Насон Сергеич собрал тонкопрях и обратился к ним с такой речью:
— Вы, бабы, дуры, вам подмигни — вы и растаяли. Те молодцы, что прибыли из Холмогор, не про вас! Они и по-русски-то не разумеют. Жить они будут тут, помогать нашим канатным мастерам. Коли увижу, которая с ними шалит, — прогоню взашей. Они вам не женихи!
Но призывать к скромности бойких тонкопрях — все равно что воду в ступе толочь. Жданка с подругой Нелюбой, в крещении — Анной, бегала смотреть тех запретных женихов, после чего весь день только и разговору было, что о них.
— Молодцы — как на подбор, плечистые, волосики светлые, трое рыжих, и бороды почти все бреют, — доносила Нелюба.
— Так срамно же мужчине с голой рожей ходить. Бог весть что о нем подумать можно, — сказала Авдотья. — Вон на Москве при Расстриге боярские сынки брили рожи, и про них такое говорили, повторить нельзя.
— А что, что такое говорили? — всполошились пряхи.
Василиса и Аннушка тоже ухо наставили…
Сперва они страх как не желали служить на канатном дворе. Но потом разобрались и поняли, что там для молоденькой девушки самое место: бабы о чем только не говорят, а ровесницы и поют, и знакомым молодцам кости перемывают. Василиса с Аннушкой в Москве последние два года жили без подружек, лишь друг с дружкой шептались, а тут обнаружили маленькое девичье царство. Более того — вокруг канатного двора шатались молодцы, с которыми можно перемигнуться, и для того шатались, чтобы красивых прях с толку сбивать. Да и среди баб, что мяли, трепали и чесали пеньку, прежде чем получились долгие шелковистые пряди, тоже миловидные водились.
А впридачу — весна, что понемногу перетекала в лето.
На Москве-то весна — где-то за высоким забором, куда строгий батюшка ни за что не выпустит. А в Вологде-то весна — вот она, и сады цветут, и в воздухе сладкая радость разлита, и можно в обеденное время выбежать с подружками на речной берег, поиграть в горелки, поводить хороводы, а к хороводу непременно молодцы пристанут, тут-то и начнутся, смех, визг, хватанье за руки, горячие лукавые словечки на ушко.
Глядя на дочек, прибегавших с берега на канатный двор, румяных и веселых, Авдотья радовалась, и впору было благодарить Бога, что прибрал старого строгого мужа. При нем, да в переполненной поляками Москве, какие хороводы? Сиди в горнице да рукодельничай! И румянец — покупной, а этот — природный!
Денег бы поболее — и можно жить!
Да Никитушка… Как он там, в Москве? Душа подсказывала: жив, пожар его не коснулся. Кабы помер — душа сама повела бы на берег Вологды, чтобы с высокого места кинуться в воду.
Так и шло лето, а на Казанскую случился нежданный подарок — английской земли немчинов два десятка привезли! Для них построили большую избу и навес возле, под навесом — столы, чтобы кормить, наняли впридачу к бабам-стряпухам еще двух.
Хотя Насон Сергеич чуть ли не каждый день, задавая дневной урок и собирая напряденное, твердил, что канатные мастера в женихи не годятся, а завязывались увлечения, главным образом ради забавы. Англичане даже толком не могли девке сказать, что полюбилась, но схватить за руку, приобнять, а то и быстро сжать наглыми пальцами грудь, — это они умели.
Двух седмиц не прошло — пряхи дали тем, кто покрасивее да побойчее, русские имена. И что занятно — парни на них стали откликаться. Еще седмица — и двое-трое стали препотешно по-русски лопотать.
— Несмеянушка, что-то с ними неладно, — сказала Ждана, случайно выследив, как Василиса с Семейком-немчином пересмеивалась, и тут же доложив матери. — Они ведь не столь за канатным станком сидят, сколь вокруг шатаются. Кабы впрямь были мастера — меньше бы за нашими девками ухлестывали. За мастера, коли случится грех, и отдать можно, только чтоб в церкви повенчался. Этот Семейко… Не по нраву он мне! Береги своих девок!
— Да не в сундук же мне их запирать… — печально ответила Авдотья.
— А вот что — давай, как дневной урок выполним, останемся, подкараулим этого Семейка и скажем так: девка-де не безродная, коли не отстанет — родню позовем, от тебя, немчина приблудного, мокрое место останется.
— Думаешь, поймет?
— Может, и поймет.
Вот чего Авдотье ко всем бедам недоставало — так это чтобы Василиса показалась с плодом. Она поговорила с Аннушкой, та божилась, что сестра девства не нарушила, но Авдотью это не успокоило. Впервые она вспомнила добрым словом Ивана Андреича: тот знал, как девок смирять, и никакой воли им не давал.
Ничего лучше, чем затея Жданы, Авдотья предложить не могла.
Августовским вечером, когда бабы пошли прочь с канатного двора, Авдотья велела дочкам идти домой вместе с Домной-Чернавой — ей-де нужно с Насоном Сергеичем потолковать. Спрятавшись со Жданой за углом амбара, где лежала подсушенная конопля, Авдотья чутко прислушивалась к голосам. Мастера-канатчики тоже закончили дневной урок, вышли во двор и развлекались богомерзким занятием — курили вонючую траву, выпуская из глиняных трубок дым. Понять, о чем толкуют, было невозможно. Семейко вместе с товарищами пошел к нарочно поставленным для англичан избам. Авдотья и Ждана уж думали — спать собрался, ан нет!
Молодцы вынесли на двор оружие — вроде сабель, но с прямыми клинками, в аршин с четвертью длиной. И они стали биться этими клинками, лихо наскакивая друг на дружку. Прочие хохотали и их подзуживали. Стало ясно — отбить Семейку от ватаги, чтобы вразумить, не удастся, вон он — зубы скалит да ржет, как жеребец стоялый.
Потом Насон Сергеевич, ругаясь непотребно (все одно не поймут!), загнал молодых буянов в избы, а сам постоял, прислушиваясь, да и пошел к воротам.
Ворота были заперты на ночь, но прях это не смущало — они знали узкую, но удобную щель за сараем с вымоченной коноплей. А вот то, что Насон Сергеевич на ночь глядя вздумал ворота отпирать, их смутило.
Сторожа Митрича, что обходил канатный двор с трещоткой, Насон Сергеевич прогнал и не велел псов выпускать, пока сам не скажет.
— Пойдет отселе, — прошептала Ждана. — Видишь, не вышло.
— А пойдем, — согласилась Авдотья, и вдруг сердце как забьется! От внезапного волнения голове кругом пошла и ноги подкосились.
— Ахти мне… — едва выговорила она. — Батюшки мои… дай сяду…
И опустилась прямо на землю.
— Да что это с тобой? — удивилась Ждана. — Вставай, чего расселась? И бежим.
— Жданушка, не могу… Дай посижу малость…
— Да ты не в тягостях ли?
— От кого?! — сразу возмутилась Авдотья. — От Духа Святого? Видишь же — кроме дома для прядильни нашей света белого не вижу… Ох, сердчишко-то как колотится…
— Водицы принести?
Бочонок с водой стоял у входа в избу, где пряли, и к нему был подвешен ковшик.
— Ох, принеси…
Ждана бесшумно понеслась прочь. Авдотья, собравшись с силами, встала на коленки — и опять сердце подало тайный знак. Кое-как поднявшись, она качнулась вперед, назад, утвердилась на ногах и, плохо понимая, что делает, пошла к воротам. Хорошо — могла придерживаться за стену сарая.
