Насон Сергеевич меж тем впустил на канатный двор троих конных. Двое спешились, один остался в седле.
— Я вас раньше ждал, — сказал Насон Сергеевич.
— Раньше — несподручно было. Сам понимаешь, ехали чуть ли не волчьими тропами.
Услышав этот голос, Авдотья чуть вдругорядь не села. Либо у нее уже рассудок помутился, либо в двадцати шагах от нее, держа в поводу коня, стоял Никита.
— Показать товар?
— Сперва расскажи.
Судя по всему, Никита тут был старшим, а Насон Сергеевич — подначальным.
— Молодцы хорошо доплыли и доехали. Я их смотрел — бойкие, смелые. С ними приехал и толмач. Я с каждым переговорил. Всем довелось повоевать, кому с гишпанцами, кому на море с голландцами. Каждому можно дать под начало людей. Тут они отдыхают да с дороги отъедаются.
— Со двора не бегают?
— Не бегают. Я внушил: все должны знать, что они — мастера, приехали плести канаты. У воеводы нашего, знаешь, всюду могут свои людишки оказаться. Ну, они в канатной мастерской тоже сидят. Двое умеют плести, я их к делу приставил. Скоро ли их заберешь?
— Пусть еще малость тут побудут. Когда заберу — буду сам знать через два, через три дня. Еще не ведаю, сколько тут денег для нас купцы собрали.
— Денег молодцы привезли. Их старший мне не отдал, где-то тут спрятал, сказал — мне про то знать незачем, — обиженно сообщил Насон Сергеевич.
— Потом устроишь мне встречу с их старшим. У него и письма должны быть.
— Про то он мне ничего не сказал.
— А другой товар?
— Привезли и поздно вечером на двор доставили.
— Хорош ли?
— Нешто я в нем разбираюсь? С виду вроде поменее тех, что у нас в Насон-городе на стенах расставлены. Их старший сказал — сняли с кораблей. И что они — чуть ли не те самые, из которых по гишпанцам палили. Там было знатное морское сражение.
— А как везли?
— Обложив соломой и замотав в рогожу. Сами на руках снесли на берег. Ухитрились. И сами в насад занесли. А ведь тяжеленные!
— И где спрятали?
— Там, где никто не сыщет — там только тогда все разгребают, когда уж нужно грузить на подводы и везти к пристани. А до того — нет, и чужой туда носу не сунет.
Авдотья слушала, затаив дыхание.
Это был Никита — точно он, но голос был голосом воеводы: четкий, даже отрывистый, требующий точных ответов и прямого повиновения. Таким она любимого еще не знала. И дивным образом в душе проснулась гордость: вон он каков!
— Когда изволишь с их старшим встретиться? — спросил Насон Сергеевич.
— Устрой так, чтобы завтра в это же время были их старший и толмач. Сейчас не беспокой. И еще — устрой так, чтобы мы могли говорить в избе, чтобы свечка была.
— Устрою.
— Коли так — прощай, завтра увидимся.
— Прощай и ты. Митрич! Затворяй ворота!
Насон Сергеевич пошел прочь — он жил тут же, деля одну избу с двумя другими надсмотрщиками.
У Авдотьи было несколько мгновений, чтобы принять решение и кинуться наперерез всадникам.
— Никитушка!..
— Ты?..
Никита собирался сесть в седло, но даже ногу задрать не успел.
— Молодцы, езжайте без меня, — приказал он. — И Лебедя моего уводите. Я потом сам приду.
Схватив Авдотью за руку, Никита быстро отвел ее подальше от ворот, к сараю, и лишь там обнял.
— Никитушка, мой-то ирод помер!
— Знаю! Сказали добрые люди. А как тебя искать…
Продолжать он не стал.
Они целовались самозабвенно.
— Авдотья! Несмеяна! — зазвенел Жданин голосок. — Да куда ж ты подевалась? Убежала, что ли? Авдотья! Да где ж ты, кикимора болотная?
Ответом был собачий лай — Митрич спустил с цепи кобелей.
Ждана пустилась наутек и, судя по всему, благополучно ушла через известную всем пряхам щель за сараем.
— Где тут можно спрятаться? — спросил Никита.
— Идем…
Авдотья привела его в амбар, где хранились до отправки в Холмогоры и далее бухты каната, в каждой чуть ли не полсотни сажен. Они, похожие на толстенькие приземистые бочата, были составлены в несколько ярусов. Часть канатов, изготовленных за зиму, уже была сдана английским купцам и отправлена в путь, часть дожидалась своего срока, и надсмотрщики вместе с мужиками, трудившимися на канатном дворе, недавно переставляли бухты, высвобождая те, что вскоре могут потребоваться. Авдотья знала об этом, потому что Насон Сергеевич, вроде бы не имевший к продаже товара отношения, вечером заходил в амбар и ругался — все было сделано не к месту и не так.
— Псы сюда не сунутся? — спросил Никита.
— Сейчас дверь закроем и подопрем.
Больше они ни слова не сказали — и так все было ясно.
Авдотья сперва смертельно боялась не угодить любимому. Законному супругу угождать было незачем — ему и так ладно. А из разговоров тонкопрях она узнала много такого, что сперва краснела, словно девка на выданье. Признаваться в своем невежестве ей, матери почти взрослых дочерей, было стыдно. Не сразу поняла она смысл вольной шутки: «Грех — когда ноги вверх, а опустил — так и Бог простил». Когда дошло — долго думала, как же во время этакого баловства прикрыть голые ноги; получалось, что никак.
Но Никита настолько желал близости, что Авдотья полностью ему доверилась — и не пожалела о том.
Она знала от подруг, что такое бывает. И вот теперь поняла, как это — когда с любимым.
Канатные бухты под ними поскрипывали и шевелились. Малость придя в себя, Авдотья захотела их поправить, чтобы не свалиться вдвоем на пол. Рука наткнулась на что-то холодное, железное, толстое, с гладкими боками. Оно было спрятано под канатами. Разбираться, что это за диво, Авдотья не стала. Важнее всего в мире был сейчас Никита. А толстая железная труба могла и подождать…
Глава 19
Боевая ночь
— Прямо хоть с неба на этот двор падай, — сказал Чекмай. — Я там давно околачиваюсь — тын высоченный, ворота — разве что пороховой заряд под них заложить. А пробиться туда, к этому подлому купчине, надобно — пока он деньги Вострому не отдал да они вместе их тратить не начали.
Это Чекмай знал доподлинно — вологодских кузнецов еще не обрадовали огромными заказами. Сколько-то оружия пришло из Англии, но оно для английских ратных людей и для тех, кто умеет обращаться не только с пищалью, но и с аркебузой. А простому мужику, что пошел в ополчение, нужны сабля да копейце. Простой мужик чуть не с малолетства обучен стоять в стенке и разом с товарищами наносить удар: в стенке это удар кулаком, в бою — копьем.
