— Ты, дедушка, за моим-то присмотри… Он горяч…
— Знаю.
Чекмай, как и новгородцы, был в шлеме, но без кафтана — кафтан ему заменял кольчужный юшман по колено и с рукавами по локоть, весил он чуть ли не пуд; руки от кисти до локтя прикрывали наручи. Но Чекмай превосходно себя чувствовал в этом доспехе. Свою кольчугу, которая не раз выручала в странствиях, он отдал Глебу.
Издали донеслись крики.
— Ага, гонят зверя! — пробормотал Чекмай. — Молодцы, быть наготове. Бить тупым концом, лишнего шума не подымать. Вася, Ахмед, вы мне за Митьку головой отвечаете. Данилко, гляди, не зазевайся. Глеб, будь при мне слева, прикрывай.
На самом деле Чекмай сомневался, что иконописец будет такой уж незаменимой защитой. Но он хотел показать самолюбивому Глебу, насколько ценит его воинское мастерство.
Обезумевший от ужаса Матвей подбежал к воротам и стал зычно проситься на двор.
— Пустите, бога ради! Я это, Матюшка от Успенья! Пустите! За мной бесы гонятся! Пустите!
При этом он колотил кулаком в ворота.
Сторожа узнали голос, поспешили на помощь. Анисимов велел пускать Матвея в любое время — им и на ум не пришло усомниться.
Когда калитка, что рядом с воротами, отворилась, быстрый и ловкий Данилко чуть ли не одним прыжком оказался возле нее и схватил Матвея за ноги. Тот упал — верхняя часть тулова уже во дворе, нижняя на улице. Сторожа, ничего не поняв, попытались его втянуть. А когда поняли — было поздно.
Новгородцы вбегали во двор, били тех, кто мог им помешать, тупым концом копья, двух здоровенных кобелей попросту зарубили саблями.
— Где Митька?! Где этот обормот?! — кричал Чекмай, стоя на спине у распростертого Матвея.
— Тут я, Чекмаюшка, тут!
— Веди!
Митька единственный из всех бывал в доме Анисимова и знал расположение комнат. Доводилось ему играть в шахматы и в самой опочивальне купца, когда тот, прихворнув, маялся от безделья в постели.
Вася и Ахмед берегли Митьку, как велено, никого из дворни к нему близко не подпускали. А дворня, поняв, что настал конец света и Страшный суд, сперва воспротивилась новгородцам, потом, побитая, разбежалась.
Артемий Кузьмич услышал шум. Он как раз сидел в опочивальне со своим верным Андрюшей, они попивали заморское вино романею из серебряных кубков и толковали об Андрюшиной семейной жизни. Жена, которую сосватал помощнику Анисимов, оказалась болезненна, первое дитя носила тяжело, да и то еще не беда, а другая беда — она мужа столь крепко полюбила, что ревновала к каждой бабе, что мимо ворот по улице пробежит. Андрюша же, живя прежде у Анисимова, всегда умел сговориться с податливой сенной девкой за перстенек да за кусок тонкого холста на рубаху. И быть под надзором жены ему не больно нравилось.
Но он все понимал. Благодарные Гречишниковы, отгуляв свадьбу сестрицы, немало пожертвовали на будущее ополчение.
На небольшом столике у постели стояло блюдо с заедками, которое всегда должно быть полно, без того Анисимов и спать не ложился, да стоял высокий кувшин с мушкателем. И Артемий Кузьмич, утешая Андрюшу, обещал прислать ему бочонок точно такого мушкателя, что недавно привезли в Архангельский острог.
Кувшин же был не простой, а из огромной белой раковины, невесть из какого моря, оправленной в серебро. По раковине извивался серебряный дракон величиной с ужа. Этой диковинкой однажды поклонился Анисимову кто-то из приятелей Джона Меррика ради выгодной сделки.
Анисимов гладил кувшин по белому боку, словно наслаждаясь этой лаской.
— А что, Андрюша, знатная вещица? — спросил он.
— Знатная. Даже подумать жутко, какова ей цена.
— А захочу — гряну об пол, да еще и растопчу. Понял, что значит истинное богатство?
— Как не понять. Да ведь жалко же…
— А мое! Захочу — нищему на паперти отдам, захочу — в Вологду выброшу. Мое!.. Да что там такое стряслось? — недовольно спросил Артемий Кузьмич. — Поди-ка, глянь.
Андрюша отворил дверь — и тут же схлопотал удар в челюсть. А рука у Чекмая была тяжелая.
— Ну, здравствуй, купчина Анисимов, — сказал Чекмай. — Наконец-то встретились. Не дергайся, стой смирно, не то пожалеешь. А ты, холуй, лежи и не двигайся.
Следом за Чекмаем вошел Глеб, очень гордый тем, что все время был при друге и прикрывал его от нападения слева. А за Глебом — Митька. Еще несколько человек осталось за дверью.
— Ты кто таков?! — возмутился Анисимов.
— Я погибель твоя, — преспокойно отвечал Чекмай. — Заходите, молодцы. Вот глядите — изменник во всей красе, Иуда Искариот новоявленный, тот за тридцать сребреников Христа продал, этот за торговлю с англичанами — все Московское царство.
И Артемий Кузьмич понял — доподлинно пришла погибель.
— Коли окажется, что ты свою жену загубил, своей рукой порешу, — невозмутимо продолжал Чекмай. — Эй ты, холуй, башку-то дурную подними да укажи, как пройти в хозяйкин терем.
— Андрейка, не смей! — крикнул Анисимов.
— Вася, приласкай, — велел Чекмай.
Для таких случаев Вася имел при себе нагайку. И он, наклонившись, поднес ее к носу Андрюши:
— Чуешь, чем пахнет?
— Чую…
— Веди!
— Глеб Иваныч, ступай с Васей, да возьмите с собой ну хоть Ерофея. Мало ли — дверь выломать… Ты, Митя, ступай, приведи сюда Ульяну. Ей сподручнее с бабами толковать. Вставай, холуй, делай, что велено. Мной велено, не этим подлецом, — распорядился Чекмай. — Он тебе больше не указ.
Андрюша поднялся и, глядя в пол, развел руками: мол, не обессудь, хозяин, эта силища сильнее твоей.
— Убью, — тихо сказал на это Артемий Кузьмич.
— Не успеешь, — ответил ему Чекмай. — Ступайте, молодцы, и женку нашего Иудушки хоть на руках принесите — коли она еще жива. А я с ним потолкую.
Они остались в опочивальне вдвоем.
— Ну, Иуда, для начала я тебя обрадую. Послание от московских бояр и князей — у меня за пазухой. Настоящее послание, а не тот список, что ты в Англию отправил, решив, что для них и такого довольно, кто там разбираться станет…
— Сука! Да чтоб те…
— Молчи. Я горяч, неровен час — и твои зубы по всей комнате брызнут. Как оно ко мне попало, ты, поди, уже догадался. Велик Господь, так управил, что оно в нужные руки угодило.
— Знал бы…
— Кабы знал, ты бы ту Настасью со двора телешом согнал, и с дочками вместе. А ты, вишь, доброхот, позволил ей имущества ее с собой взять. Теперь видишь, что на все — Божья воля? Читал я, стало быть, послание и диву давался — это ж как унизиться нужно? Неведомо какому королю писать: и в том мы, твои верные холопы, тебе присягаем. Холопы! И оружия просят, и кораблей, чтобы рать им, верным холопам, прислал — такову, чтобы с Севера двинуть сто тысяч человек на Москву… Все расписали, воеводы теремные! Неудивительно, что ты послание себе оставил — всякое может случиться, а это — оружие. Или же товар, который в Москве можно будет дорого продать. По почерку нетрудно узнать, кто из дьяков писал, а то и кто из бояр. Печати-то на послании неподдельные… Даже коли на Ивановской безместного подьячего выловили да ему продиктовали — есть умные приказные, докопаются, а коли им подсказать — ну, сам разумеешь. А далее — размотать клубочек.
