— Столько-то принять могу. — Князь посмотрел на жену, и она кивнула. — Возьми к себе, голубушка, женщин с детьми, обласкай. Присмотри, чтоб новгородских молодцов сытно покормили.
— Не только их. Там, за воротами, кроме подвод с пушками еще пять подвод, на них — целая рать. Так что, выходит, три десятка новгородцев да два десятка иноземных ратников, при них толмач. Умеют биться и в конном, и в пешем строю, стрелять из пистолей, аркебуз, мушкетов, лить для себя пули, при них все, что потребно, пулелейки и запас свинца. И этому искусству могут наших поучить. Еще могут возглавлять небольшие отряды и обучать наших молодцов. Пригодятся!
— Где ты их взял? — удивился князь.
— А нанял! Кому рассказать — не поверят.
Князь взглянул на жену и улыбнулся ей.
Княгиня так же молча улыбнулась, поклонилась мужу и вышла.
— Лебедушка! — проводив ее взглядом, сказал Чекмай. — Сколько живу, сколько женок повидал, а ни у одной столь плавной поступи нет.
— Ты ко мне не подлаживайся, — с улыбкой одернул его князь. — По глазам вижу — ты что-то такое учинил, за что сам не ведаешь, похвалю или обругаю.
— Вот уж точно…
— Садись, сказывай.
И Чекмай поведал о своей причудливой сделке с купцом Анисимовым.
— Так что я ему честно заплатил, — завершил он рассказ. — Точнее сказать, он мне за эту изменническую грамоту заплатил. И чует мое сердце — он еще и в выигрыше останется. Найдутся люди, которые пожелают любой ценой ее выкупить. И будет это, когда выгоним поляков из Кремля.
— Ловко…
— Честно. Но это еще не все. Потом, прямо оттуда, повел я новгородцев на канатный двор. Хотел тех ратных людей, что приплыли из Англии, захватить врасплох. Как задумал — так и вышло. Они покричали, постреляли, в большой избе заперлись, мы пригрозили ту избу поджечь. С ними был толмач, начались переговоры. И мы вот на чем сошлись: они прибыли, чтобы вступить в войско — ну, так и мы берем их в войско. Они прибыли, чтобы им хорошо заплатили, — ну так и мы обещали платить. Им-то все равно, кому служить, а как я из анисимовских денег раздал для начала по пяти рублев — так они и обрадовались. Лошадей у них нет, так мы их вывели из Вологды, я послал своих в Розсыльщичью слободу, там наняли еще подводы, кроме тех, что приготовили под иной груз.
— По пяти рублев!
— Иначе нельзя было. И в Новгороде столько же получит, такое мое слово. Для меня главное было — из Вологды их мирно увезти, пока наши вологодские иуды не опомнились. А нам в войске они пригодятся. Пусть наших ратников учат. Наши-то сбредутся из городишек, из дальних сел, иной впервые в жизни кольчугу и шлем увидит, саблю — не поймет, в какую руку брать. И это еще не все.
— Что еще?
— Пушки. Корабельные пушки взяли мы на канатном дворе. Невелики, всюду их за собой таскать можно, для того и привезены. А про пушки мне рассказал человек, которого я в Архангельский острог посылал. Глазами он ослаб, да умом силен. Это Деревнин. Внук его пушки выследил. Мы не знали, где они на канатном дворе спрятаны, но знали, что где-то здесь. Велели толмачу всех расспросить. Они лежали на складе, под канатами. Мы и канатов малость прихватили — в хозяйстве пригодятся.
— Ох, Чекмай… — Князь покачал головой, но по всему было видно — доволен. — Стало быть, ты свою добычу теперь в Нижний повезешь?
— Да, к Кузьме. И когда он приедет к тебе и расскажет, что рать собирается, что оружие есть, что припасы свозятся в Нижний, причем взяты по хорошей цене, — что ответишь?
— Отвечу — обошли вы с тем Кузьмой меня, загнали в угол… — и князь засмеялся.
— Не держишь на меня зла? — спросил Чекмай.
— Какое уж там зло. А грамота…
— У меня список есть, коли что. Будешь знать, кому из князей и бояр веры нет.
— Ин ладно. А иконописца с женой, подьячего с внуком и твоего чудного человека я приму.
Деревнин вошел первым, поклонился с большим достоинством. За ним — Глеб, всем видом показывая: цену себе знаю. Третьим — Митька, который, кое-как поклонившись, уставился на князя с любопытством: так вот ты каков, Димитрий Михайлович Пожарский! Последним вошел Гаврюшка, поклонился ниже прочих.
— До поры останетесь при мне, — после приветственных слов сказал князь. — А потом — как Бог даст. Ты, Иван Андреич, в ополчение уж точно не пойдешь…
И тут Гаврюшка выскочил вперед и бухнулся на колени.
— Чего тебе? — удивленно спросил князь.
— Я в ополчение хочу! Мне четырнадцать, пятнадцатый, я пригожусь! Я научусь! Я в Архангельском остроге все сумел разведать! Что мне с бабами сидеть?
— Пока будешь при мне. У меня на дворе своя стража, опытные ратники, они и поучат тебя, — пообещал князь. — А с тобой, брат Чекмай, пообедаю — и провожу тебя в дорогу. Твой Кузьма, поди, заждался.
Так и сделали.
Месяц спустя князь, уже совсем оправившись, забавлялся с Митькой шахматами. В дверь покоев поскребся истопник Федул, бывший также на посылках.
— К твоей милости новгородские люди, наш батюшка!
— Убери фигурки, Митя, — велел князь. — Кажись, настало время…
В горницу вошли Кузьма Минич и Чекмай, оба разом поклонились.
— Вижу, вы с добрыми вестями, — сказал князь.
— Вот тот человек, что поднял Новгород. — Чекмай указал на Кузьму Минича. — Я бы не поверил, да сам видел, как он говорил с новгородцами. И не захочешь, а ноги сами понесут — последние гроши ему отнести. Вот дал же Господь ему дар — людей убеждать.
— Многие новгородцы, по моему совету, готовы отдавать пятую часть имущества на рать, — сказал Кузьма. — Иные отдадут третью часть.
— А коли кто не пожелает?
— С тем разговор короткий. Когда твоя милость приедет в Новгород и встанет во главе нашей рати, те люди вмиг поумнеют. Тогда будет объявлено на всех торгах, что у не желающих платить заберут все имущество, а их самих запишут в холопы. А я первый свое добро отдам, — пообещал Кузьма Минич. — И без обмана, люди мне верить должны.
— Так уж и поверят, будто в холопы, — усомнился князь.
И тут Чекмай с Кузьмой Миничем разом расхохотались.
— Ты, видно, не понял, с кем имеешь дело, — отсмеявшись, сказал Чекмай. — А он уже показал новгородскому купечеству острые зубки. Купцы-то хитры, а он — хитрее. Когда стал народ стекаться в Нижний, когда в кузницы завезли железо и уклад, Кузьма, как уж привык, обратился к посадским людям с речью, и речь была такая — у меня самого чуть слезу не вышиб. Заложим, говорит, жен и детей, но спасем нашу землю от врагов. Купцы послушали, покричали — заложим, мол, заложим! — да с тем и разошлись. Два дня прошло — никто с набитым кошелем к Кузьме не бежит. А оружного люда у нас уже немало. Взял он отряд, да и пошел по домам — жен да детей именитого купечества в залог брать. Свезли их всех в одно место, там крик, вопли, слезы, а Кузьма еще пригрозил: коли вас не выкупят, выставят вас на продажу как холопов, купцам Строгановым на их соляные варницы много народу надобно. Делать нечего, развязали купцы свои кошели, выкупили жен и детей. Злились, да поняли, у кого теперь власть.
