— Ловкий не ловкий, а зареченцы со мной охотнее говорить будут, чем с анисимовскими людьми.
И это была чистая правда — Митьку считали чудаковатым, блаженным, но за его незлобивость по-своему любили.
Зная свою вину в горестях деревнинского семейства, Гречишниковы дали немного денег на поиски — откупились тремя полтинами. Столько и не понадобилось.
Митька ушел в Заречье и пропадал там три дня, Деревнин даже забеспокоился — не случилось ли чего. Случилось то, что Митька оказался носителем важных новостей и его передавали из одной избы в другую, чтобы рассказал о князе Пожарском и о том, как в Нижнем Новгороде собирается новое ополчение.
Бабы, которым он простодушно рассказал о заживо отпетом старом подьячем, что ищет пропавших дочек, от сочувствия плакали, а потом взялись за дело. Женщина, еще пригожая собой, с двумя дочками-близнецами, — особа в любой слободе приметная. Еще два дня — и сноха чьей-то кумы рассказала, что доподлинно такая женщина жила в Козлене, а там ли или нет — одному Богу ведомо. Митька обрадовался — как раз в Козлене у него были знакомцы и знакомицы. Он отправился туда, отыскал приятеля Ивашку, осчастливил его целым алтыном, и Ивашка, знавший всех, кто ходит в Покровский храм, указал на избу Домны, приютившей деревнинское семейство.
Деревнин, узнав, что Авдотью можно увидеть уже завтра, вдруг разволновался. Он понятия не имел, что в таких случаях говорят жене-прелюбодеице. Сказать: мол, дочерей забираю, пока по твоим стопам не пошли, а сама — катись на все четыре стороны? Так ведь еще неведомо, как к этому отнесутся Аннушка и Василиса. Без отцовского присмотра, поди, избаловались, будут перечить…
Митька не понял волнений Ивана Андреича. Радоваться надо, что дети нашлись, — так полагал он, — а не мерить горницу шагами из угла в угол, бормоча невнятицу. Наконец он сказал прямо:
— Иван Андреич, чего тянуть? Едем в Козлену!
И сам сбегал за извозчиком.
Езды до той Козлены было — стриженая баба не успеет косы заплесть. Сидя в санях, Деревнин молчал, а Митька весело толковал с извозчиком. Наконец добрались до избы Домны.
— Здесь, — сказал Митька. — Вылезай, Иван Андреич, давай руку, подсоблю.
Домнин двор был небогат, чувствовалось отсутствие мужской руки — тын поправить некому, ворота стоят заперты, потому что перекосились, попробуешь отворить — тут они и повалятся, но ворота не требовались — хватило калитки. Митька подбежал к двери, постучал кулаком, ему откликнулись, тогда он вошел в сени, протиснулся между бочками, бочатами и ларем с крупами, постучал еще раз, снова откликнулись. Тогда он вошел.
Время было дневное, но света через маленькое, затянутое бычьим пузырем, окошко в избу поступало мало. Стояли два кованых светца, в каждом — по горящей лучине, на длинной лавке сидели три пряхи и усердно трудились.
Митька перекрестился на образа.
— Челом, красавицы, — сказал он.
— Ты кто таков? — спросила Домна. — Где-то твою рожу видала, а где — не вспомнить.
— В церкви либо на паперти. Я жил тут летом у нищего Ивашки. Я тебя знаю, ты — Домнушка, звать тебя Чернавой, а девицы — Анна и Василиса.
— С чем пожаловал? — не придавая значения Митькиному благодушию, сурово спросила Домна.
— Да ради девиц и пожаловал.
— Свататься, что ли, вздумал?
Аннушка с Василисой засмеялись.
— Нет, не свататься… — Митька не знал, как приступиться к настоящему разговору, и потому спросил: — А матушка их, Авдотьюшка, где же?
— А бес ее знает. Ушла летом, девок на меня бросила, денег немного оставила, пока берегу. При живой матери сироты! Отец сперва сгинул, потом мать невесть куда подалась. На что тебе Авдотья?
— Домнушка… Не сироты они…
— Ты что такое несешь?
— Домнушка, их батюшка сыскался.
— Его ж похоронили!
— Нет, не похоронили, всего лишь отпели. А он — живой, спас его Господь! Он тут, у ворот, стоит! Я его сейчас приведу!
И, не дожидаясь крика и вопросов, Митька выскочил из избы.
— Иван Андреич! — позвал он. — Ступай туда! К доченькам своим! Ждут!
— А она?..
— Нет там ее. Да ступай же!
Старый подьячий медленно пошел к двери.
Случилось то, чего он боялся: девицы, возлелеянные в тереме, выводимые в храм Божий под присмотром, очень скоро стали обычными посадскими девками, которых всякий может на улице окликнуть и похвалить, а они ответят весело и бойко. Они сами зарабатывали деньги, хоть небольшие, но им хватало, и скучали по канатному двору: на зиму тонкопрях распустили по домам, они приходили взять чесаную коноплю, приносили спряденную. Чтобы работалось веселее, они собирались то в одной, то в другой избе, там пели и лакомились дешевыми пряниками и левашами. Заглядывали, услышав пение, и соседские молодцы, никто их не гонял, но руки распускать не позволялось. Эта жизнь Аннушке и Василисе нравилась, они испугались, что вдруг воскресший отец снова запрет их и, пока Митька бегал за Деревниным, взмолились: Домнушка, матушка, не выдавай нас!
Деревнин вошел в избу. Дочери уже стояли возле прялиц, разом молча поклонились.
Не такими он их помнил, не такими…
Казалось бы, прошло-то всего полгода, а они повзрослели, смотрели хмуро, и как с ними теперь говорить — старый подьячий не знал. Понял одно — прежней власти над ними у него больше нет.
— Садись, батюшка, не побрезгуй нашим угощением, — сказала Домна. — И ты, Митенька, садись. Живем мы небогато, но всем довольны. Есть, слава богу, и припасы, и чем гостей попотчевать.
Деревнин перекрестился на образа, подошел к столу и сел на указанное место. Аннушка и Василиса выставили то, что держали для гостей, — орешки, изюм, смоквы малиновые и черничные; все это была девичья утеха, а того, чем угощать мужчин, в хозяйстве не водилось.
— Вижу, вы без меня живете дружно, — сказал Деревнин. — Вижу, трудитесь…
Как спросить про Авдотью — он не знал и даже имени выговорить не мог.
— С Божьей помощью, — ответила Домна. — Утешил меня Господь, послал названых дочек. Их матушка после того переполоха, что был на канатном дворе, пришла откуда-то в избу, кое-что из своего добра в узел увязала, денег оставила, и более мы ее не видели. Отпевать, как тебя загодя отпели, мы не стали, чаем — вернется когда-нибудь. Но мы и без нее Божьей милостью хорошо живем.
— А где Степановна?
— Царствие небесное Степановне. Незадолго до Покрова прибрал ее Господь. Мы ее похоронили чин чином, и я денег дала, и Аннушка с Василисушкой — что выработали.
В голосе Домны был упрек: Степановна всю жизнь на тебя трудилась, тебе бы ее и хоронить, и сорокоуст за упокой заказывать, а ты приехал на готовенькое.
— Царствие небесное, — пробормотал Деревнин. — Живете, стало быть, неплохо…
