В оригинале пьеса Джейсона Миллера, которая не единожды ставилась на Бродвее, называлась «That Championship Season». Я рассчитывал, что главную роль Тренера в этом спектакле будет играть Армен Борисович Джигарханян, но когда в силу объективных причин он этого сделать не смог, нас выручил Сергей Беляев, проявив удивительную корпоративную солидарность. Беляев работал и честно, и серьезно, но тогда ему было тридцать пять, а в этом возрасте просто невозможно сыграть шестидесятилетнего человека, если это только не характерно-смешная роль, когда можно спрятаться за гримом, за толщинками, за ужимками… А в «Чемпионах» был случай прямо противоположный: мне хотелось рассказать историю тоски по Сильной Руке – ностальгического чувства, захватившего наше общество середины девяностых.
Вопреки этим изначальным сложностям в спектакле истово играли все остальные: Андрей Смоляков, Миша Хомяков, совсем тогда молоденький Слава Бойко, Паша Ильин, как раз в тот момент пришедший в наш театр. Это был тот случай, когда в лучших прогонах спектакля присутствовала настоящая лирическая нота у каждого из исполнителей.
Спектакль довольно ярко просуществовал несколько сезонов, но, будучи неудовлетворенным, прежде всего собою и той ситуацией, с которой я начал рассказ о нем, я снял «Чемпионов» с репертуара.
Тематически пьеса «Прощайте… и рукоплещите!» Алексея Богдановича рассказывает о том периоде жизни Карло Гольдони, когда он был болен своей идеей театральной реформы. Сражаясь с неуправляемой актерской стихией, с самой природой «масочной», импровизационной commedia dell’arte, Гольдони возжелал сделать пьесы каноническими. Но это внешняя, историческая линия. На самом деле эта пьеса о театральном закулисье. О том, что же это за существа такие – люди театра и какова их жизнь, из чего состоят их быт, их проблемы, их победы, потери и обретения.
Как режиссер спектакля «Прощайте… и рукоплещите!» наряду с определенной неудовлетворенностью – и самим собой, и драматургическим материалом – не могу не сказать добрые слова в адрес художника Сергея Бархина и в адрес актеров, которым в лучших прогонах действительно удавалось рассказать о болях, обидах, тайнах и радостях, переполняющих жизнь театра.
«Мудрец»
Комедия Островского «На всякого мудреца довольно простоты», называемая нами между собой «Мудрец», – пьеса, богатая своей театральной историей. Она чрезвычайно многообразно и выгодно ставилась, особенно при режиме советской власти, а зрители в основном тогда занимались тем, что «ассоциировали» на этих спектаклях, как я уже говорил выше.
Но я в своей работе опирался на другое. Замечательная статья Владимира Яковлевича Лакшина, опубликованная в «Новом мире», удивительно парадоксально и саркастично рассматривала события XIX века: освобождение от крепостного права 1861 года и последовавшее затем разочарование, понижение тонуса общественной жизни. И как производную – мощный рывок молодых талантов, предлагающих себя на службу, на потребу в любом виде: за признание, за карьеру, за любой путь в гору… История повторилась.
Мы выпускали спектакль в пору заминки демократического развития нашего общества. Меня как режиссера-постановщика менее всего интересовал слой политических или неких общественных аллюзий. Гораздо более интересным и плодотворным мне представлялось омоложение традиционного взгляда на героев этой пьесы. Обычно Глумова играл заслуженный артист, лет за сорок, Мамаеву – народная артистка лет эдак после пятидесяти, и так далее вплоть до Крутицкого в исполнении народного артиста, которому было сильно за шестьдесят. Мне показалось, что если эти люди будут лет на двадцать-тридцать помладше, то есть будут находиться в той поре, которая и описана Островским, то их жизненные коллизии будут значительно подвижнее, лабильнее, многообразнее. Но главное – будет очень точно прослежена способность ящерицы отрываться от преследования, даже оставляя свой хвост в руках преследователей. И в этом смысле мы оказались на правильном пути. Скажу больше. Выйдя в Подвале, спектакль несколько задержался в своем развитии и, только попав на большую сцену с залом на 500–1000 мест, стал значительнее, психологически остойчивее. Случилось это во время гастролей в тысячном зале Саратовского драматического театра. Там наш «Мудрец» родился всерьез.
Проблема Глумова – та же самая, о которой я говорил, рассказывая о Хлестакове: готовность жить на потребу как одна из самых страшных болезней человечества.
Работа над пьесой Островского была интересной и желанной, оттого так велико и количество актерских удач в спектакле: Сергей Безруков, Марина Зудина, Виталий Егоров, Ольга Блок, Евгений Киндинов, Михаил Хомяков. (Марину и Мишу следовало бы назвать прежде всех, во всяком случае на первых спектаклях, хотя всегда очень важно, кто идет в прорыв, берет на себя смелость риска и радость познания стиля, смысла автора.) Мало того, исполнители маленьких ролей, состав которых несколько изменился за эти пятнадцать лет (Наталия Дмитриевна Журавлева, Дмитрий Бродецкий, Александр Фисенко, Наташа Костенёва), и крошечных эпизодических ролей без слов (Марина Салакова, Алла Дюкова, Вера Дмитриева, Наташа Журавлева) существуют в спектакле с той мерой заинтересованности, что становится ясно – на самом деле нет маленьких ролей.
Сегодняшняя форма и уровень этого спектакля позволяют надеяться, что он будет жить еще и еще.
Памятник во дворе
Весной 2007 года был реализован, пожалуй, один из самых значительных для меня культурных замыслов. Во дворе Театра на улице Чаплыгина был наконец установлен памятник трем великим русским драматургам второй половины XX века: Виктору Сергеевичу Розову, Александру Моисеевичу Володину и Александру Валентиновичу Вампилову. Благодаря их таланту, по сути, и состоялась полноценная творческая жизнь подвального театра.
Кстати, идея поставить памятник родилась у меня лет за десять до этого, когда двое из троих писателей, Розов и Володин, были еще живы. У нас в России не принято ставить людям памятники при жизни, но это, скорее, не обычай, а стереотип мышления. Потом дело как-то заглохло и возобновилось лишь спустя время, когда Виктора Сергеевича и Александра Моисеевича уже не стало.
Памятник авторства известного скульптора, народного художника России Альберта Чаркина при содействии бывшего директора Музея-заповедника «Царское Село», покойного ныне Ивана Саутова, состоит их трех независимых друг от друга бронзовых скульптур, выполненных в полный рост. Драматурги стоят, будто бы непосредственно общаясь друг с другом и со всеми людьми, которые к ним подходят. Памятник охотно рассматривают и фотографируют и взрослые, и юные зрители подвального театра.
Мне очень нравится, что все три скульптуры отнюдь не помпезны – они лишены монументальной грозности и отражают живость и теплоту характеров моих любимых драматургов, с каждым из которых связана целая эпоха моей творческой жизни.
Я часто думаю: «Почему они здесь стоят?» Потому что здесь, в этом театре, талант считается непреходящей ценностью.
Первым ушел из жизни Александр Вампилов, оставив пусть и немногие по количеству, но редкие по качеству произведения. Он был моим хорошим другом и, приезжая из Иркутска в Москву, подолгу жил у меня дома.
