История так и не вышедших на зрителя спектаклей «Я пришел» и «Свадьба Кречинского» довольно поучительна. Началась она с того, что в 2004 году я прочитал пьесу современного белорусского драматурга Николая Халезина «Я пришел», показавшуюся мне весьма интересной для постановки именно в Художественном театре, которому всегда, начиная со времен его основания, было свойственно тяготение к современной драматургии. Незадолго до этого я увидел в Малом театре понравившуюся мне работу режиссера из Новосибирска Сергея Афанасьева, которого я и позвал ставить спектакль. Собралась очень удачная актерская команда, на главную роль был приглашен Леонид Ярмольник, начались репетиции. Однако через некоторое время течение жизни привело работающих над спектаклем к необходимости делать… совершенно другой спектакль. С чем они ко мне и обратились. Поскольку оба были людьми славными и симпатичными, я ответил: «Ну, ладно, давайте продолжайте работу, потому что вам это интересно, потому что вы испытываете взаимный интерес друг к другу – и режиссер к актерам, и актеры к режиссеру». Так работа над современной пьесой плавно переросла в работу над пьесой Сухово-Кобылина «Свадьба Кречинского». По прошествии четырех месяцев я три или четыре раза посмотрел практически готовый спектакль. Уже были сшиты костюмы, а для Большой сцены созданы декорации по эскизам Александра Боровского, точно воспроизводящие интерьер портретного фойе Художественного театра. Все это потребовало немалых финансовых вложений, и тем не менее спектакль пришлось закрыть. С одной стороны, потому, что работа эта к тому времени уже никому из участников не приносила никакой радости, а с другой – я не видел в ней реальной перспективы. Это была настоящая дорога в никуда.
Точно так же, несмотря на значительные затраты на сценическую реализацию, мною был изъят из репертуара спектакль по пьесе Альдо Николаи «Гамлет в остром соусе», не проживший и года.
С закрытием спектакля «Европа-Азия» получилась длинная-длинная история с заменой исполнителей, пробами каких-то совсем новых людей, но кого бы ни пробовали, результат… Как говорится в одной известной шутке, «у нас сколько ни совершенствуй механизм, в итоге все равно получается автомат Калашникова…» Но применение автомата Калашникова, например, в пищевой промышленности или в стоматологии может кончиться для человека очень болезненно. И я решил не рисковать.
Грустным было закрытие спектакля «Перезагрузка». Люди, собравшиеся работать над этим спектаклем, видимо, с самого начала должны были отказаться от этого – слишком уж очевидной была разность их «групп крови». К сожалению, в театре мало бывает людей, способных сказать «не могу» или «делайте со мной что хотите, но я этого делать не стану». Вполне решаемые драматургические задачи отзвука в сердцах так и не нашли.
Хотя закрытых спектаклей было немало, никакие из них мне не хочется вспоминать. И ничто не вызывает ощущения потери. А раз так, значит, все это было сделано разумно. Безо всякой драмы, безо всякой, как говорится, неврастении и проявлений Зевса-громовержца. Прокат в репертуаре посредственного спектакля наносит репутации театра огромный вред. А когда еще рядом с посредственными спектаклями в репертуаре существуют спектакли хорошие, настоящие, то и амплитуда колебания зрительского мнения о театре получается очень большой. Логика у людей такая: «Зачем же они нам это показывают, мы же знаем, что они могут делать все совсем по-другому…» В театре такие номера не проходят бесследно.
Больше не академический
Здесь я хочу сделать небольшое, но необходимое отступление.
В 2004 году я убрал из названия Художественного театра слово «академический». Объяснение тому очень простое. Применительно к театру это звучало либо бессмысленно, либо развращающе-разлагающе. Слово «академический» было придано Художественному театру советской властью после национализации. Словечко прикрывало суть нового положения Художественного театра, ставшего зависимым от власти и новой идеологии. Десятилетиями власть насаждала внутри Художественного театра ощущение исключительности, особых доверительных отношений с властью. Власть развращала некоторых актеров Художественного театра своей особой лаской. И все лакировалось вывеской академического театра.
Все это было, на мой взгляд, ложью. Поэтому я счел честным и правильным от этого отказаться. Никого не спрашивая, просто снял. Изъял это слово из афиш. И МХАТ стал МХТ. Как в лучшие годы своей дореволюционной истории. Может быть, мы еще не вправе носить это гордое имя, но, надеюсь, находимся на пути к этому.
Эпоха экономической стабильности
К концу четвертого сезона за исключением «полутора» спектаклей, оставшихся от старого репертуара на Большой сцене, и еще нескольких спектаклей на Малой сцене репертуар Московского Художественного театра был уже практически полностью обновлен.
Оставался спектакль, который я уже упоминал и который я люблю до сих пор, – «Чайка» в постановке Олега Николаевича Ефремова. Как я это сам ощущаю, она была поставлена в пору его романтической влюбленности, что почти зримо присутствует в этой его работе. Мы обновили декорации, сделали несколько вводов, в том числе Женя Миронов замечательно сыграл роль Треплева.
Работа режиссера Юрия Ивановича Еремина «Последняя жертва», вышедшая в середине сезона 2003/04, оказалась довольно важной и жизнеспособной. В свое время эта пьеса Александра Николаевича Островского, где играли Москвин и Тарасова, уже входила в репертуар Художественного театра и была запечатлена на скрижалях славной театральной истории. Как ни странно, «Последняя жертва» живет до сих пор и по-прежнему собирает полные зрительные залы.
На спектакль Сергея Женовача «Владимир третьей степени» в Мастерской Петра Фоменко я даже некогда писал рецензию, ибо был тронут серьезностью, смелостью и риском его подхода к гоголевскому первоисточнику. И поставленная им в 2004 году «Белая гвардия» по роману Михаила Булгакова стала одним из лучших наших спектаклей. Это очень честная, строгая и с редкой нежностью и любовью к Булгакову сделанная работа, в которой есть отличные актерские работы: и у Михаила Пореченкова, и у Александра Семчева, и у Константина Хабенского, и у Натальи Рогожкиной.
В течение 2004–2005 годов Кирилл Серебренников поставил в МХТ сразу три пьесы: «Мещане», «Изображая жертву» и «Лес». В «Мещанах» по пьесе Алексея Максимовича Горького получились отличные актерские работы Андрея Мягкова, Аллы Покровской, Жени Добровольской и Кристины Бабушкиной, тогда только что пришедшей в театр.
Соглашаясь на постановку новой пьесы братьев Пресняковых «Изображая жертву», я сознательно пошел на риск. Сцена, где звучит монолог капитана милиции, которого отлично играет Виталий Хаев, содержит ненормативную лексику. Но именно в этом эпизоде ее употребление оказывается оправданным, потому что так выражается вопль души человека, возмущенного легкостью, с которой было совершено беспричинное убийство. Должен сказать, что риск себя оправдал – после монолога капитана в зрительном зале не остается равнодушных, не задетых его страданием людей. Кто плачет, кто смеется, но реагируют все. Спектакль вызывает живой зрительский интерес и после того, как на экраны вышел одноименный фильм.
