Егор Кузьмич Лигачев, который являлся тогда фактически вторым человеком в государстве и к которому Олег Николаевич пришел «проталкивать» мою кандидатуру на ректорство, задал ему многозначительный вопрос: «А он – наш человек?» На что Ефремов в некотором волнении ответил «Да-да, конечно, наш». Кстати, пятнадцать лет спустя подобный диалог произошел накануне моего назначения в Художественный театр, но уже с участием двух других людей.
Скажу честно: я начинал работать по принуждению. У меня не было никакой внутренней потребности заниматься этим достаточно нелегким и хлопотным делом. Но вот продолжал я работать по любви. Не будь этого, не стал бы я тратить свое довольно дорогое время на эти бесконечные, именно бесконечные, заботы на протяжении целых пятнадцати лет.
Список моих обязательных дел пополнился двумя новыми главами: первая – работа на курсе набора 1985 года, где, в частности, учились Владимир Машков, Евгений Миронов, Ирина Апексимова, Валерий Николаев и Марьяна Полтева, и вторая – ректорские обязанности, к исполнению которых я приступил в июле 1986 года.
Первое и основное, что мне удалось сделать в новом качестве, – сохранить золотое ядро педагогического коллектива. Старшие мастера, которые по состоянию здоровья не имели возможности работать так же объемно, как раньше, остались консультантами. Под их присмотром рождалась и вставала на ноги новая педагогическая поросль.
Команда преподавателей сильно обновилась за то время, что я руководил этим учебным заведением. Сегодняшние мастера и на актерском, и на постановочном факультетах в своем подавляющем большинстве – выпускники Школы-студии прошлых лет. Последовательность взращивания Школой собственных педагогов из поколения в поколение, несомненно, свидетельствует о ее «генетическом здоровье», о правильности и гармоничности ее развития.
Немаловажно и то, что Школа-студия МХАТ не сменила вывески – едва ли не единственная из всех театральных вузов. Я с удивлением обнаружил, что в девяностые годы практически все бывшие театральные училища стали называть себя «институтами» и даже «академиями». А Школа-студия была, есть и будет оставаться Школой-студией при МХТ имени А.П. Чехова. Не обсуждая, я только обращаю внимание на то, что смена аббревиатуры не всегда подкрепляется ростом качества «выпускаемой продукции». Можно называться как угодно, но тогда уж названия должны соответствовать тому количеству звезд, которые нарисованы на фронтоне «гостиницы»…
Школа-студия – это небольшое «государство», имеющее все атрибуты государства «большого». У нее есть свое «министерство иностранных дел», есть специальный научно-исследовательский и издательский сектор. Дело началось полвека назад, когда было решено издавать труды Станиславского и Немировича-Данченко. За эти годы сектор стал одним из важнейших центров театральной мысли и издательского дела в России. Во времена свободы, когда прежние издательства, печатавшие книги о театре, практически исчезли, Школа-студия сама стала издавать книги. При мне вышел новый, действительно новый девятитомный Станиславский. Издали двухтомник «Художественный театр – сто лет», уникальную, как мне кажется, работу. И целый ряд иных книг. В секторе работают первые лица театроведческого цеха: Инна Натановна Соловьева, Ирина Николаевна Виноградская, много лет, до самой смерти, в нем трудился и Виталий Яковлевич Виленкин.
Нередко, когда было трудно выпустить ту или иную книгу, Анатолий Смелянский, руководивший этим процессом все время моего ректорства, приходил ко мне за помощью. А я помогал ему чем мог, потому как полагаю театральную литературу «неотъемлемой частью общетеатрального дела». Это я так по-ленински формулирую.
В реальности Школа-студия представляет собой маленький монастырь, за высокими стенами которого действует свой устав, своя программа жизни, происходят свои беды и случаются свои достижения. Во имя работы наши студенты отказываются от значительной части жизненной суеты, по обыкновению вкалывая в Школе с девяти часов утра до десяти часов вечера.
Чем же качественно отличается это учебное заведение от аналогичных?
На мой взгляд, прежде всего тем, что мастер, набирающий студию в Школе-студии, в известной степени несет ответственность за диплом, который получает его выпускник. Документ, выданный Школой, – это не просто «корочка», а свидетельство высокого качества жестко отобранной продукции, за которую мастеру не стыдно. Вот, скажем, в Щукинском училище студент за весь процесс обучения проходит через руки пятнадцати-двадцати педагогов, что преподносится как некое достоинство. Но мне-το думается, что если рассматривать не антрепризный театр, а «театр-семью» как основу русского театра, то там – и в пору студенчества, и в пору работы на профессиональной сцене – должен быть человек, каждодневно пекущийся обо всех сразу и о каждом отдельно. И это традиционный, ставший привычным подход к делу Школы-студии МХАТ.
С самого начала моей работы в Школе-студии мне очень серьезно и последовательно стал помогать Михаил Андреевич Лобанов. Вместе с ним мы вели курс актерского мастерства. Связка «Лобанов – Табаков» во многом обеспечивала устойчивость, или, я не раз употреблял это определение, психологическую остойчивость, задавала здоровый тон внутришкольным отношениям. В художественных учреждениях весьма нередки случаи, когда двух остановившихся поговорить людей спрашивают: «Вы против кого дружите?» А мы с Лобановым делали общее дело. Таким счастливым образом, найдя друг друга, мы продолжали работать на протяжении всех пятнадцати лет. Четвертый по счету наш с Лобановым курс мы выпустили в 2002 году.
Думаю, что во многом успешность работы профессора М.А. Лобанова связана и с тем, что более интересного, более важного дела в жизни у него нет. В свое время Лобанов был одним из весьма перспективных актеров Художественного театра, но после раздела МХАТа оказался в театре, руководимом Т.В. Дорониной, довольно скоро ушел оттуда и остался, что называется, не у дел.
Лобанов – человек театральный до «душевного дна». Он целиком и полностью вкладывается в ту работу, которую предлагает ему Школа-студия, являясь своего рода фундаментом, цементирующим наши усилия по воспитанию курса. У Миши нет семьи, и его семьей, его детьми так или иначе становятся студенты. Он опекает их и как наседка, и как заботливый тренер, и просто как старший, заботясь не только об их духовном росте, но и о хлебе насущном.
В постперестроечные годы мы с ним нередко поддерживали «слабые физические силы» наших подопечных закупками продовольствия. Я упоминаю это отнюдь не для красного словца, а говорю о душевной потребности старших заботиться о младших. Они и поддержат в трудную минуту, а если собьешься с пути истинного, выдадут по первое число. К ним всегда можно прийти и с сомнениями, с вопросами и просто с житейскими бедами.
Я очень стремился к тому, чтобы за каждой студией, то есть за каждым курсом, было обязательно закреплено отдельное помещение, где год за годом строится особый творческий мир именно этой студии. Каждая стометровая комната оснащена современной звуко- и светотехникой – мы очень хотели дать в руки студентам некое малое театральное пространство, где за четыре года они смогли бы пройти путь от беспомощного детства до вполне ощутимой зрелости.
