В результате обучением будущих артистов по-прежнему занимаются люди, не вполне владеющие актерским мастерством, что является реальной приметой кризиса актерской педагогики. И к чему же это все приведет? Так уж, если рассуждать по-старому: ну, значит, дарования будут пробиваться самостоятельно. Они будут мучительно продираться через тернии. Но ведь когда тебя ставят на крыло, то получается значительно больший коэффициент полезного действия и все выходит гораздо системнее, что ли. А так ты идешь, конечно, и пробиваешься сквозь чащу.
Откуда им произрастать, этим дарованиям, впервые замеченным родителями почти в младенчестве? Из самодеятельности? Но самодеятельность самодеятельности рознь. Самодеятельностью был театральный кружок Саратовского дворца пионеров, откуда вышло 186 человек артистов. То есть возможно и так… Однако понятно, что это единичный и, можно сказать, уникальный случай, реализовавшийся благодаря исключительности личности Натальи Иосифовны Сухостав. Перманентный процесс из подобного явления организовать почти невозможно.
И все-таки, на мой взгляд, самый прогрессивный метод обновления театрального древа – мхатовский. Когда в жизнь вступают люди, любящие в театре, жизни и искусстве одно и то же и одно и то же ненавидящие в театре, жизни и искусстве… Собственно, это и доказал Ефремов в послевоенное время, первым объявив о возможности такого обновления.
Бывали в истории Художественного театра и застойные времена, когда обновлению откровенно противились. Это надо было обладать «дремучестью» тогдашнего МХАТа, чтобы выбросить из своего дома людей, которые могли спасти этот театр. Я сейчас говорю о студии «Современник», которая во времена «оттепели» была явным артефактом по отношению к существующему положению дел во МХАТе, это были просто разнонаправленные векторы…
Долгое время во МХАТе не хотели кого-то огорчать, не хотели кого-то называть должными наименованиями. Ведь что такое было это прилагательное – «академический»? Это часть развращающих, разлагающих одобрений в адрес театра. Который приручали и, конечно, прикармливали. Но вот где тут закономерность, что прикармливали-прикармливали, а не взяли во МХАТ Олега Ефремова, который – р-раз! – и вынужденно ушел на «выселки» в Центральный детский театр, закончив учиться.
«Старые мхатовцы», во-первых, держали круговую оборону. Алле Константиновне Тарасовой было уже за шестьдесят, а она все свою Анну Аркадьевну бросала и бросала под поезд, рискуя здоровьем. Фактически целое поколение талантливой молодежи было погублено в этом театре: Владлен Давыдов, Анатолий Вербицкий, Леня Губанов, Леня Харитонов – где они? Валя Калинина, чей талант позволял ей в том же самом «Дворянском гнезде» такие пронзительные ноты брать… Таланты ведь не переставали рождаться! Но им говорили: «Посиди. Когда надо, тебя вызовут». И все. Сидели десятилетиями. А вызывали уже тогда, когда человек переходил в категорию «аксакалов». Да, нечасто люди выходили на сцену в те времена. Есть такие, кто по две тысячи раз играл роль Сахара в «Синей птице».
Почему они так себя вели? Спасались в тридцать седьмом? Страх? Сталин ходил во МХАТ, но это совсем не означало, что он поддерживал этот театр. Он, скорее, делал исключение для «своего любимого театра»… «Мне ваши усики ночью снятся», – говорил он Хмелеву.
Но почему они же строчили доносы на Кольцова-Розенштрауха и сажали этого «самого талантливого молодого представителя МХАТа»? И директора театра тоже туда же сдали. С тех пор, как умер Немирович, пережив войну, они, будучи напуганными всем и вся, все держали и держали свою непробиваемую круговую оборону. Тогда было три театра: МХАТ, Большой и Малый. Но МХАТ был первый театр.
Хотя были и счастливые исключения. «Дядя Володя» Муравьев. Василий Осипович Топорков. Но он другое дело: он был с детьми, с молодыми, приставлен к ним, как говорится.
Да, конечно, они были напуганы. Поразительная артистка Ангелина Иосифовна Степанова. Глава парторганизации театра, вдова человека, который так страшно покончил с собой. И вся история ее любви с Николаем Робертовичем Эрдманом… Степанова – человек, который обращался к Авелю Енукидзе: «Разрешите мне к любимому съездить на место поселения в город Енисейск…» Это по тем временам дорогого стоило.
Нет, это все еще требует называния своими именами. Найдутся еще историки театра, которые вскроют эти застарелые гнойники. Уже сейчас, как мне кажется, в программах того же Анатолия Смелянского подступы к этому освоены.
Так вот, если отвечать на вопрос, зачем именно мне, человеку сверхзанятому, в возрасте семидесяти с лишним лет затевать новое дело по раннему обнаружению талантов и непрерывной подготовке новой театральной генерации, то я приведу всем известную, но, увы, справедливую фразу: «Если не я, то кто?» Ну недостаточно мне было всегда того, что выдавала и выдает Школа-студия МХАТ. Ничего с собой поделать не могу.
«Чистилище»
Я терпел поражение лишь дважды за всю мою жизнь: инфаркт и уничтожение Гришиным моей первой студии. В шестьдесят четвертом и восьмидесятом году соответственно. Все остальные годы было только поступательное движение побед. Если человек за жизнь проиграл всего два раза, к нему приходит некая уверенность: раз живой, значит, буду побеждать и дальше.
Когда я созреваю, то сразу начинаю действовать, не подвергая сомнению избранную траекторию собственного движения.
Я в который раз убедился, что история моей жизни развивается по спирали. Только витки этой спирали становятся все более значимыми. Я совершенно спокойно мог в семьдесят пять лет, когда начался первый набор в Школу, почивать на лаврах. Как говорил Пимен: «Окончен труд, завещанный от Бога мне, грешному». Но нет! Не окончен ты еще, Олег Павлович! А надо тебе вот еще что сделать.
Когда 11 января 2009 года состоялось официальное открытие Театральной школы в только что отстроенном здании по адресу Москва, улица Чаплыгина, 20/10, а наше среднее учебное заведение было признано самостоятельным юридическим лицом, мне хотелось, подобно Александру Сергеевичу Пушкину, бегать и кричать от радости: «Ай да Лёлик, ай да сукин сын!»
На самом деле Школа – это, может быть, едва ли не главное, что надо делать именно сейчас. Она родилась в то время, когда уже нельзя было этого не сделать. Полагаю, что об этом еще задумаются и об этом еще много напишут. Потому что очень сложное сейчас у нас состояние в театральном образовании. И Школа эта – она есть не только организационная, но и душевная потребность русского театра, тяготеющего к мастерам высокого класса. Другого перспективного способа обновления в России нет. Все назначения, перемещения – для этого, конечно, надо иметь кадровый резерв, конечно, надо, чтобы люди имели перспективу роста, чтобы они понимали, что начинали они в Кинешме, или Ельце, или в Балаково, а взойдут, так сказать, на Олимп Питера и Москвы. Но как говорит Сатин, «не в этом дело, Барон».
Школа – это отнюдь не отдельное явление в моей жизни, это логическое завершение хода событий. Что я имею в виду? Начнем все-таки с того, что с каждого своего курса и из каждой своей студии я приводил в театр два, три, а иногда и четыре человека. В Школе-студии МХАТ я не преподаю уже одиннадцать лет, с тех пор, как принял Художественный театр. Последним был выпуск «рижской» студии.
