Мне это было так странно и так необычно…
Далее в ряду моих сокровенных ролей стоит академик Крамов в фильме Виктора Титова «Открытая книга». Человек, продавший свою душу дьяволу за право вершить судьбы других людей. Этим же, кстати, занимался и мой Антонио Сальери в пьесе Петера Шаффера «Амадей». А ведь занятие-то из разряда захватывающих, чтобы не сказать всепоглощающих. Следующими за ролью Крамова должны были быть роли в «Ричарде III», «Господах Головлевых», «Смерти Тарелкина»… С другой стороны, я был готов играть и такую роль, как Аким из «Власти тьмы» в пьесе Льва Толстого. Но пока всего этого не случилось.
Очень благодарен Маргарите Микаэлян, пригласившей меня в фильм «Вакансия» по пьесе Островского «Доходное место».
Мне кажется, что всегда априори я знаю, как ставить пьесы Островского. Этот автор настолько понятен мне, что мне не нужно читать исторические книги, рассказывающие о быте и нравах купеческой Москвы. Нет, я знаю, как надо ставить, читая пьесу с листа. Мое подсознание выбрасывает мне даже не один, а два-три варианта того, как это может быть. Впрочем, то же самое я испытывал, когда сталкивался с произведениями Гоголя, Сухово-Кобылина или Салтыкова-Щедрина. Никакой «напряженнейшей умственной работы», которая привела бы к наличию «концепции» и выстроенной из нее закономерности, у меня не было. И вообще, к моим чувствам и ощущениям, связанным с пьесами Александра Николаевича Островского, эти категории отношения не имеют вовсе. Играя комические роли, я действительно сажусь в чудесную машину и мчусь, мчусь… Поэтому я не задумывался, когда Сергей Овчаров позвал меня в картину «Оно» по «Истории одного города» М.Е. Салтыкова-Щедрина.
Для воплощения этого материала, этих ролей режиссерам не нужно для меня ничего придумывать или что-то мне советовать. Вы просто отпустите меня на свободу, и я сам сделаю все эти «тройные тулупы» и «сальто-мортале» – только дайте мне возможность порезвиться.
Мой Сальери
Дело даже не в том, что Антонио Сальери – роль, которую я играл дольше всех. А в моем глубоком знании этого человеческого типа. Сальери пытается уравнять себя с гением на абсолютно законных основаниях, сеющих некое равенство и братство среди людей, серьезно занимающихся служением великой музыке. Одна из реплик Сальери – «Нет богохульства, на которое не пошел бы человек, ведущий такую борьбу, как я».
Это вовсе не означает, что пьеса Петера Шаффера – непостижимо глубокий драматургический материал, на освоение которого требуется бездна времени, – нет, ерунда. Все то, о чем я рассказываю, я знал с самого начала, когда только начал репетировать. Но за те четверть века, что я играл Сальери, роль мне нисколько не наскучила, потому что за истекший отчетный период, как говорилось раньше на партийных и комсомольских собраниях, душевные свойства некоторых хорошо знакомых мне людей в этом отношении не улучшились. Скорее, наоборот. И встречи с этими человеческими свойствами в окружающем меня мире никак не сделались реже. Это и есть та питательная среда, из которой я черпаю энергию для моего, в сущности, простого рассказа, но убедительного и современного до того, что с годами я вижу рост круга зрителей, разделяющих философию Сальери – «А что, мы все должны для гения, что ль, жить?»
За годы, что я играл Сальери, сменились не только четыре генеральных секретаря в стране, которая называлась Советским Союзом, но и полностью поменялась социальная формация. Советский Союз растворился в пыльном мареве истории, а зрительская реакция на трагедию Моцарта и Сальери оставалась на редкость живой и стабильной. Когда я шел играть Сальери, я испытывал определенный душевный подъем, ибо знал, что этим вечером мы со зрителями будем говорить не о пустом…
Чувственная и эффектная постановка Марка Розовского, чудесные декорации Аллы Коженковой, кружевные воротники, красивые камзолы только усугубляли эффект от этой вальпургиевой ночи человеческих душевных нечистот, от пакостей, которые мой герой устраивал своему жизненному и художественному конкуренту. Впечатление от спектакля особенно усилилось, когда мне удалось с помощью режиссера Игоря Власова ввести на роль Моцарта моего ученика Сергея Безрукова. И как всегда бывает в таких случаях, появился некий двойной смысл происходящего на сцене.
В «Семнадцати мгновениях весны» есть реплика – «Мюллер вечен, как вечен сыск». Так же вечен и Антонио Сальери.
«Ширли-мырли»
Целый период моей жизни – период увлеченного занятия профессией актера кино – связан с Романом Балаяном. Фильм «Каштанка», в создании которого принимал участие мой друг, воистину великий русский театральный художник Давид Боровский, фильмы «Бирюк», «Полеты во сне и наяву» являются настоящими кинематографическими свершениями Балаяна.
Ленивость южного человека, помноженная на точное интуитивное знание того, что должно быть сделано людьми на съемочной площадке и какую часть происходящего с ними ему необходимо зафиксировать на пленку, и есть, наверное, особенность кинематографического таланта, присущего Роману Балаяну. Я говорю о тех фильмах, где принимал участие, независимо от того, какого размера была моя роль и насколько удачной она оказалась.
Приглашая меня в картину «Ширли-мырли», Володя Меньшов объяснял, что главная роль, точнее четыре главные роли, написаны специально для меня. Мы неоднократно читали сценарий, причем каждый раз читка вызывала у меня приступы радостного смеха – случай беспрецедентный. Но как ни увлекательна была задача, я с каждым разом все больше понимал, что эту роль мне играть нельзя в силу моего возраста. Одно дело, если герою «Ширли-мырли» до сорока лет, и совершенно другое, если ему сильно за пятьдесят. Примерно в том же положении я оказался, когда Володя Машков хотел поставить со мной пьесу Николая Эрдмана «Самоубийца». По всем внешним признакам я мог сделать это, и, возможно, дело приняло бы успешный оборот. Но у меня есть безошибочное внутреннее ощущение, что в сегодняшнем театре нельзя выступать подобно великому трагику-итальянцу, игравшему Ромео в семьдесят лет, потому что это неудобоваримо для нынешнего человека.
При всей сладости, которую мне сулили эти роли, по моим эстетическим взглядам мне было невозможно принимать в этом участия. Именно потому, что я всерьез отношусь к Володе Меньшову и к материалу, который он мне предлагал.
И все-таки я сыграл в «Ширли-мырли» небольшую роль человека по фамилии Суходрищев. Сам персонаж и его манера изъясняться были пугающе активны и достаточно смелы для нашего деликатно-театрального кинематографа. Но роль получилась, вызвав одобрение и у зрителей, и у коллег. Ролан Быков, выдающийся актер, царство ему небесное, человек не самый щедрый на похвалы в адрес своих собратьев, говорил удивительные и серьезные слова по этому поводу. Ему было очевидно «попадание» роли в день сегодняшний. Впрочем, попадание обеспечивается не только внешним видом персонажа, но и ритмом, способом его существования.
Допускаю, что есть большое число людей, которым и фильм не по нутру, и моя работа тем более, но их суждения для меня никакого значения не имеют. Я знаю, что это профессионально, что это цельно, что это вызывает безусловный и спонтанный отклик зрительного зала. Остальное – «пшено».
