— Торквин, вы сейчас изображаете школьницу, пойманную в туалете за курением. Так я вам скажу — не верю. Плохо играете, сударь, отвратительно недостоверно.
— Да? А ведь я репетировал.
— Не будем отвлекаться. Совет Старейшин мне должен. За несоблюдение нейтралитета — раз. За конфискованное оружие в стократном размере — два. И я возьму своё, так или иначе. Будем разговаривать или сразу перейдём к силовой акции?
Глава охранки тяжело вздохнул.
— Разговаривать лучше. Я уже послал за старейшинами. Но их три сотни человек, пока все соберутся.
— Ой, не надо мне всех. Зачем? У вас наверняка есть узкий состав, где решаются важные вопросы. Какой-нибудь Круг Ближних или Совет Двенадцати.
— Тринадцати, — поправил меня толстяк, — они уже едут.
— Вот и чудесно, — я подмигнул ему, — а чтобы я не заскучал и не начал подзуживать толпу на беспорядки, проведите мне экскурсию по Залу Совета.
* * *
Я взял Сеню, четвёрку скелетов с вилами и двинулся за Торквином.
— Зря вы так, — вздохнул толстяк, — лучше бы вы, и правда, захватили город.
— Не хочу связываться с вашим болотом.
— Старейшины вас возненавидят.
— А сейчас они меня любят, просто боятся сказать?
— Ну, нет, конечно. Но вы собираетесь отнять у них самое дорогое — деньги.
— Значит, они не настоящие тёмные. Где идеалы Тьмы, любовь к хорошей драке и решимость? Торговки они рыночные, а не тёмные.
Торквин покосился на меня и ничего не ответил.
— Вот, галерея лучших людей города.
Мы вошли в длинный узкий зал, со стенами, увешанными портретами. Сами портреты — мазня мазнёй, а вот рамы все в позолоте, инкрустация драгоценными камнями и жемчугом. С полотен смотрели пожилые, обрюзгшие лица, с выражением превосходства и снобизма.
— Какие неприятные рожи.
— Это наши старейшины, ушедшие на покой после долгих лет службы.
— Подарок от Совета?
— Только картина, раму каждый покупает сам.
Я хмыкнул. Нет, тёмные здесь выродились непонятно во что. Соревноваться пышностью рам? Мелко и недостойно.
— А здесь коллективный портрет Круга Тринадцати.
На здоровенном полотне, три на пять метров, стояли в разных позах серьёзные дядечки и одна тётка с желчным лицом.
— Это кто такая?
— Сударыня Зюйц-Хеллер, по прозвищу “Голодная крокодила”.
— Скольких она съела?
— Троих, из прошлого состава Тринадцати. Иносказательно, естественно.
— А этот, в синем, председатель?
— Угадали.
— Самый противный на картине.
Торквин пожал плечами.
— Они все друг друга стоят. Прошу сюда: зал заседаний Совета Старейшин.
Что-то похожее я видел в своём мире по телевизору — в таких помещениях заседают парламенты разных стран. Вот только здесь сектора с креслами разделяли высокие стенки из стекла.
— Зачем перегородки?
— Чтобы во время споров не было драк и старейшины не плевались в друг друга.
— Бывало?
— Регулярно.
Толстяк указал пальцем на возвышение в дальнем конце зала.
— Там раньше стоял трон. Иногда, во время приезда в город, Владыки посещали заседания.
— Куда дели?
— Убрали, когда объявили о независимости.
— Это понятно. Сам трон где?
— Ну, я даже не знаю. Стоит в кладовке, наверное.
— Найди. Это моя собственность, нечего ею раскидываться. Заберу в Калькуару и поставлю в малой приёмной.
Торквин кивнул и записал карандашом что-то в блокнот.
— Всё, я утомился смотреть на местное убожество. Где будут переговоры с вашим Кругом?
— Направо, пожалуйста, здесь рядом.
* * *
Торквин привёл меня в уютную комнату с цветами в больших горшках у стен и длинным столом в центре.
— Раньше здесь был кабинет бургомистра. После объявления независимости его чуть-чуть повесили, а должность упразднили. Теперь здесь совещается Круг Тринадцати.
Я прошёлся вдоль стола. Действительно, стульев здесь было именно тринадцать. Ни секунды не сомневаясь, я плюхнулся во главе и закинул ноги на стол, выставив пыльные сапоги. Скелеты и Сеня встали у меня за спиной.
— Владыка, прошу прощения, но вы заняли место председателя.
— И что?
Толстяк замялся.
— Это смахивает на оскорбление. Я сейчас принесу кресло для вас.
— Торквин, я не понял, кто выиграл войну? Может быть, ваши старейшины, а я не заметил?
— Всё равно, как-то недипломатично вот так.
— Соблюдай Кемнаро нейтралитет, разговор был бы другим. А так, пусть привыкают к обращению с проигравшей стороной.
Я не собирался изображать со старейшинами дружбу. Знаем мы, куда они смотрят — сегодня будут улыбаться, а завтра воткнут нож в спину. Нет уж, я буду обострять конфликт. Переманю лояльных к себе жителей, а остальные пусть делают, что хотят.
Торквин вздохнул, уже который раз за сегодня.
— Жаль, что всё так вышло.
— Мне тоже. А пока я жду ваших старичков, принеси мне кауаффий.
— Владыка, — толстяк вскинулся, — напиток запрещён в городе.
— Горожанам, но не мне. В отличие от всех остальных, я прихожу в ярость не от кауаффия, а от его отсутствия. И моё терпение уже на исходе.
Пришлось бедняге Торквину умчаться на поиски напитка. А я откинулся на стуле и прикрыл глаза. Вот вернусь в Калькуару и залягу спать. Утомили они меня — то война, то переговоры. Где мои выходные?
Дверь скрипнула. В комнату по одному входили старейшины — пожилые тёмные. У всех скорбно поджатые губы, на лицах печаль и тоска. Что, не ждали такого поворота дел?
— Садитесь, — я махнул им рукой, но снимать со стола ноги даже не подумал, — в ногах правды нет.
Председатель, я узнал его рожу по картине, скрипнул зубами, увидев меня на своём месте. Но спорить не решился и сел на дальнем краю.
Одному старейшине места не хватило, и он остался стоять, скромно отойдя к кадке с фикусом. А вот Тулейранский, тоже бывший здесь, сел подальше, усиленно делая вид, что со мной незнаком.
— Ваш кауаффий, Владыка!
В комнату влетел Торквин и подал мне чашечку. На лицах старейшин мелькнули удивление и злость, но они ни слова не сказали.
Я пригубил глоток и махнул рукой.
