– Как жаль! Но хотя бы посмотрю, что означает отборная физиономия. Правда, поговаривают, что одну такую видели все, кто был на процессе, – она нежно улыбнулась, дотронувшись до локтя Ралда.
– Да что вы? – Ралд поднял светлую бровь.
– Я говорю о нем, – прошептала она. – О молодом Ребусе. Ведь доселе никто никогда, кроме полиции и Равилы Крусты, не видел, как выглядел Ребус до того, как себя изуродовал. Это правда, что он был прекрасен как звездное небо?
– Скорее как быстрая и безболезненная смерть, – недовольно хмыкнул Ралд. Он согласовал с высшими чинами, что обнародует среди почётных граждан портреты Ребуса в обход воплей Дитра Парцеса и ему подобных. Но он надеялся, что доожоговая внешность душевнобольного вредителя, державшего в страхе всю Конфедерацию пятьдесят лет, не станет такой сенсацией.
Он отделался от наперсницы, которая, впрочем, не обиделась, и быстро нашла себе спутника. Ралд переходил от одной группки к другой и с ужасом понимал, что из всего процесса над Крустой им запомнился только портрет блистательного молодого человека с папиросой. Тревога усилилась, когда в дверях клуба показался Дитр Парцес под руку с глубоко беременной женой.
В отличие от своей цветущей и миловидной жены Парцес выглядел ужасно. Он вообще в последнее время выглядел не ахти, а ещё постоянно носил эту свою защитную кожаную куртку с вшитыми металлическими листами и даже сюда не соизволил надеть парадный плащ. Гардеробщик, приняв шёлковый пыльник Виаллы, предложил ему повесить рядом куртку, но Парцес отказался. Увидев заклятого приятеля, он едва заметно нахмурился, но жена предостерегающе схватила его за руку. Парцес коротко кивнул Ралду в знак приветствия и молча пошел в толпу.
Через полчаса группы распались и люди сформировали новые компании. За баром светила голой спиной дама в голубом платье, и Ралд, прищурившись, признал в ней Андру. Андра в одиночестве глотала бокал за бокалом – видимо, даже с таким раскладом процесс закончился не так, как хотела бы она.
Мужчины из полиции Акка Андру не любили. Говорили, что она костлявая, колючая и нервная. Ралд же находил ее изящной, тонкой и ответственной, но никогда в этом не признавался на публике. Андра была из хорошей семьи, как и он. Правда, он был из агломерации Гог, славившейся своими рабочими городками, а Андра – из самой престижной части страны. Такая дама, как Андра, вполне могла украсить его жизненное пространство, если бы не тот факт, что Андра плохо ладила с людьми. С Парцесом, по слухам, она и то умудрилась крепко поцапаться из-за того, что её единственный друг посмел высказать мнение, противоположное ее. Отогнав от себя наперсника, Министр продолжила гордо напиваться.
Решив, что пока что не время гладить Андру по голой спине, Ралд подкрался к группе земляков из Гога, среди которых был и Парцес с наперсницей.
– Знаете, господин Парцес, до того, как вы победили Ребуса, вы нравились семи женщинам из десяти, – ворковала она под смешки почётных горожан и горожанок агломерации Гог. Парцес выглядел жутко смущенным. – А сейчас нравитесь всем десяти.
– Видите ли, я нравлюсь собственной жене и надеюсь, что вскоре буду нравиться собственной дочери, которая вот-вот планирует родиться, – пробормотал в ответ шеф-следователь.
– У вас будет девочка! Какая прелесть! Я готова стать нежной подругой и вашей жене тоже!
Парцес проговорил что-то нечленораздельное, и наперсница со смехом отстала. Парцес был из очень бедной и очень пьющей семьи, и то, что в столице считали изысками, он привык считать пороками. Ралд же быстро приспособился к столичным нравам, а о Парцесе думал как о глухой деревенщине.
Дитр ему нравился и не нравился. Он был не так хорош собой, как белокурый Ралд с ямочкой на подбородке, он не имел за собой крепкой родословной, которой не надо стесняться, он женился на простушке, гралейской к тому же. Дитр был задумчив, проницателен, неразговорчив. Но едва Ралду приходило в голову, что Дитр все же лучше его, он готов был дать себе в глаз.
Ему не удалось побыть в одиночестве и вдоволь молча посмеяться над неумением Парцеса держать себя в свете, пока его жена вовсю стрекочет с геральдистом из Гралеи. Его утащил за локоть Префект Конфедерации туда, где сгрудились мрачноватые высшие чиновники.
– Вот что с ним делать, что с ним делать? – шипела Министр внешних сношений.
– Вы весь день мучились, чтобы мне это сказать? – возмутился Ралд. – Вы же сами согласовали светографии!
– А вы предложили, Ралд! – рявкнул генерал полиции.
– Все только и делают, что о нем трещат, – скривилась Керла Генмиса, шеф-глашатай полиции. – Делать мне больше нечего, кроме как опять проводить репутационные зачистки и давить на прессу цензурой. Вы могли предугадать последствия! Вы никогда – до последних событий – не казались мне дурачком.
– Ох, знаете что… – начал Ралд, но его прервал Префект, ткнув кривым пальцем в широкую грудь Ралда.
– Тебе поручили процесс, Найцес, только потому, что Парцес от него отказался, сказав, что хватит с него всемирной погани Ребуса…
– Проблуди. На диалекте Гога это звучит как всемирная проблудь, – отчеканил Ралд.
– Да включи же ты свою белобрысую тупую башку, Найцес! – шёпотом взвыл Префект. Ралд всегда дивился тому, что Префект умеет делать со своим шёпотом. – Что делать-то теперь будешь?
Ралд помотал своей белокурой и вовсе не тупой головой. Он не знал, что делать. Зато шеф-глашатай знала и расписала план действий, мигом перечислив самые проблемные издания, а также прессу, которая любит мистификации.
– Можно снова обратить их внимание на сектантов, – говорила она приободрившимся коллегам. – И все забудут про Ребуса.
Учения сектантов как одно сводились к тому, что нет никакого всемира, а есть некая высшая, человекообразная и вполне разумная сущность, создавшая и планету, и звёзды, и тварей живых, сущность, что руководит их жизнями, и что по окончании жизни всем будет воздано по заслугам. Сущность, видимо, паршиво руководила, раз допускала страдания, войны и Рофомма Ребуса. Одни сектанты были безобидны, другие – агрессивны, но висели все одинаково хорошо.
Пока у шеф-глашатая не окончился приступ профессионализма, Ралд поспешил ретироваться, подумав, что пробудет здесь недолго. В лучшем случае, он унесет домой хрупкое и пьяное тело Андры, в пристойном – уйдёт с наперсницей. Но случай выдался самый худший.
Оркестр играл чувственную, глубокую музыку, а какая-то дама сидела прямо на полу, облокотившись на возвышение с музыкантами, и экстатично внимала каждому звуку. К ней подсел наперсник, и она положила голову ему на плечо, и оба принялись напевать.
Андра всё так же сидела за стойкой. Ралд уселся рядом и накрыл её предплечье своей большой рабочей ладонью.
– О, Найцес, горе-победитель, – сказала она и тоскливо икнула.
– Почему ты пьешь, нежность всемирная? – ласково спросил он.
– Давай-ка подумаю. На данный вопрос нет малословного ответа, но если ты требуешь описать всё кратко и тезисно, то вот, – она выставила перед своим лицом худую пятерню. – Парцес – предатель, это раз, – она принялась загибать пальцы. – Ты – дурак и шут, это два. Три – это «Точность», они тоже предатели. Четыре – из-за того, что Парцес и «Точность» предатели, а ты – дурак, присяжные скорее всего оправдают жестокую старую…
