– Очень сложно, знаете ли, раскопать то, что стараются скрыть от самих себя, – словно оправдываясь, ответил Ралд. – Да еще это было так давно…
– Ну разумеется – за пределы сиротских домов подобное редко выходит. Детей так легко запугать – кроме Рофомма. Ребус не ведал страха в понимании телесной твари. Он ценил в людях стремление к власти, но не через жалкую призму похоти. И поэтому он ненавидел извращенцев, особенно если они лезли к нему.
– Мне что, извиниться теперь перед ним? – Ралд потрогал повязку на глазу.
– Я вас умоляю, господин Обвинитель! – Круста вдруг рассмеялась. – Как можно извиниться перед нежитью, которая не хочет покидать мир телесных тварей? Да и зачем? Вы получили в глаз, с вас хватит.
Ралд заметил, что бокалы пустеют, и налил ещё. Круста вспомнила, что у нее есть луковое варенье и сухари, и предложила закуску. Наблюдая, как дама намазывает сухари вареньем, он вдруг вспомнил:
– Тот портрет… с папиросой. Мы нашли еще одного вашего однокашника. Он сейчас держит паучий цех. Зовут его…
– Джер Таттцес, – воскликнула Равила Круста. – Держите сухарь, Ралд. Как он поживает? Жаль его, если он и впрямь держит семейный цех с пауками.
– Почему жаль?
– Джер – как вы знаете наверняка, ведь вы же нашли его – учился на отделении изящных искусств. Но как художника его никто не принимал. Так он и продолжил свое угрюмое семейное дело. Очень жаль – ведь Джер умел видеть красоту.
– Не было ничего сложного в том, чтобы изобразить физиономию Ребуса красивой, – возразил Ралд. – Дело техники, а техника у него…
– Техника как техника, – кивнула Круста. – Ребуса вообще было скучно рисовать, но ребята с изящных искусств часто просили его посидеть смирно, чтобы они могли потренироваться в изображении рук или волос. Он отказывался, и мне это казалось странным – Рофомм был очень тщеславным. Но потом я поняла, в чем дело.
Ралд расслабился. Студенческие воспоминания Крусты наполнили его красками старых униформенных мундиров и нежным звуком Книжного фонтана на одной из радиальных площадей Кампусного Циркуляра. Даже присутствие Ребуса в этих воспоминаниях не имело привычного угнетающего действа.
– Когда выиграли Освободительную войну с Доминионом, у нас объявили бал. Все искали себе пары. Я думала, что такой, как Ребус, уж точно найдет себе десяток партнерш из первых красавиц. Но он поймал меня между занятиями и велел с ним перекурить. Это было еще до того, как его ручные уродцы напали на девочку, но я уже тогда догадывалась, что с Ребусом что-то не то. Он сказал, что ему надо выбрать партнершу, но он не знает, какую. Я пыталась отшутиться, сказав, что уже нашла себе пару для танцев, и тогда он потребовал найти ему кого-нибудь.
– Глупости! – дернул оставшейся бровью Ралд, и то, что было на месте другой брови, мучительно защипало.
– Сбавьте мимику, а то швы разойдутся, – заботливо проговорила Круста. – Впрочем, я тоже тогда удивилась. Рофомм, сказала я ему, ты себя в зеркало видел? С тобой любая пойдет. «Мне не нужна любая, мне нужна такая, чтобы надо мной не смеялись», – так он мне ответил. Из того, что я смогла из него вытянуть, Ребус просто не видел телесной красоты. Он знал, что такое понятие существует, что оно важно для обычных людей, а значит, ему нужно не оплошать. «Вот мне Таттцес сказал, что я красивый экземпляр для академического рисунка. Что бы это ни значило». Пытаться объяснить ему, что такое телесная красота, я не бралась – я врач, и мне все, что не требует лечения, кажется красивым. Кроме вас, конечно же, Ралд, – она потянулась за сухарем. – Джера вы бы могли привлекать на процесс как еще одного эксперта по Ребусу, он провел с ним множество бесед, когда тот ему позировал. Он всем отказывал, кроме Джера, Джер затронул всемирное измерение красоты.
– И в итоге сейчас сидит со своими пауками, – горько заключил Ралд. – А вдруг Таттцес был в него влюблен?
– Это вряд ли, – Круста отряхнула крошки сухарей с широкой штанины. – Он предпочитал исключительно блондинов вроде вас. Ребуса он ценил как очень важный эстетический объект, можно сказать, относился к нему как к красивым девушкам. Он любил проводить время в компании красивых девушек, красивых предметов и красивых животных. К тому же, Рофомм был жутковатый тип, который никогда не смеялся, а улыбался очень механически, и глаза у него при этом оставались прежними и невеселыми – вы сами видели портрет работы Таттцеса. Ребуса никто не любил, хотя, надо сказать, навряд ли его это беспокоило.
Круста в основном говорила, она не спрашивала о Дитре и даже о глазе заикнулась лишь в самом начале их встречи. Она была рада его компании, и они сидели, пока не закончилось вино. Бутылка опустела, и Ралд на ослабевших ногах, но с ясным рассудком поднялся с пуфика. Поблагодарив бывшего Префекта за встречу, он позвал охранника, чтобы тот проводил его до выхода. Охранник всю дорогу по коридору очень внимательно на него смотрел, и под конец Ралд понял, чего он хочет.
– Держите, – он протянул ему пачку бумажных ассигнаций. – Десятая часть…
– …за услуги, – закончил за него охранник. – Благодарю, господин Найцес.
Выйдя из здания, Ралд увидел, что многие идут по Радиусу Правосудия к Центральной площади, где, по всей видимости, происходило нечто массовое.
Оказывается, шеф-глашатай во всеуслышание отчитывалась перед гражданами и прессой, тыкая пальцем себе за спину, где установили виселицу. В другой руке она держала рупор. В петле уже болтались три тела с мешками на головах. Экзекутор попыхивал трубкой сквозь униформенную маску, полицейский и его охранный кот по очереди потягивались. Генмиса говорила своим всемирно усиленным голосом, а браслеты на её осуждающем запястье позвякивали в такт каждому слову:
– …называют себя пророками, оскорбляя мир телесный! Воображают разумную сущность, что правит всеми нами в обход всемирных законов. Наших провидцев, отдавших право на роскошь телесную за всемирное зрение, называют кликунами. Имеют высокомерие обвинять наше тысячелетнее общество в разложении, грозят, что мы будем отчитываться перед неким всевышним кукловодом. Сектанты, уважаемые граждане и гости Конфедерации, – трещина в общественном сознании. Идолопоклонничество – гнойник на теле всемирного рассудка, даровавшего нам красоту и прогресс. Все, что мы смогли сделать – выбить их из теломира, но примет ли мракобесов сила всемирная? Или растворятся они без следа в очистительном свете мироздания? Граждане и гости! Призываем вас идти за светом разума и не входить в заблуждение идоло и иконопоклонничества!
Собравшиеся зааплодировали, а воздух все еще дрожал от всемирного смысла ее речи. Шеф-глашатай коротко поклонилась, опустила рупор и тихо проинструктировала полицейского и экзекутора о том, сколько еще надо будет продержать висельников и когда их следует снять. Зазевавшегося Ралда схватили за локоть чьи-то цепкие пальцы. Одним прыжком следователь обернулся к обладателю пятерни.
– Одора, вы меня преследуете!
– Я шла на запах дорогого алкоголя, – ухмыльнулась журналистка.
