– Покажи мне! – взмолилась я, желая узнать какой-нибудь секрет, какое-нибудь новое оружие, чтобы ударить по врагу и причинить ему такую же боль, какую всю жизнь причиняли мне. – Как сражаться с такими людьми?
– Не нужно с ними сражаться, девочка. Их нужно побеждать.
Дюррал опустился на колени, зачерпнул пригоршню земли и песка и продемонстрировал мне сжатый кулак. – Воительница всю свою жизнь отрабатывает одни и те же боевые приёмы, снова и снова. Она дерётся таким же оружием, как и её враг. Это значит, что она непременно погибнет, поскольку однажды обязательно встретит противника, который сильнее её. Или быстрее.
Он разжал кулак. В темноте я разглядела крошечные гранулы, скользящие между его пальцев.
– Для аргоси каждая битва уникальна, каждая подобна песчинке в пустыне. Если хочешь победить, ты должна понять, что отличает данный конкретный бой от всех остальных. Никогда не отдавай предпочтение каким-то проверенным средствам атаки. Вместо этого в каждом случае ищи единственный путь, ведущий к победе.
Последние песчинки высыпались на землю.
– Ты видишь здесь путь к победе, девочка?
Темница разума… Наши умы. Их умы. Это больше не имело значения.
Пусть мы были по одну сторону решётки, а наши тюремщики – по другую, всё равно нас окружали одни и те же холодные стены, один и тот же тёмный и сырой мир, который сокрушал душу и разбивал сердце. В таком мире узник свободен от сомнений, потому что у него отняли выбор. Он может орать и вопить, но никогда не разогнёт железные прутья, держащие его в плену. А тюремщик? Тюремщик может уйти и должен использовать всю свою силу воли, чтобы не убежать, когда крики грозят утопить их в страдании.
– Я начну, – сказала я.
– Ты уверена, девочка?
Я кивнула.
– Я могу сделать им ещё больнее.
Он улыбнулся со знакомой печалью в глазах.
– Да, ты можешь.
Магия – это умение человека контролировать фундаментальные энергии при помощи воли и разума, которые опираются на концентрацию. Маги проводят всё детство, учась сосредотачиваться, представлять, чего они хотят от заклинания, и управлять им при помощи эзотерической геометрии. Способность концентрироваться делает их сильными. Джен-теп подобны мечу с таким острым лезвием, что он способен разрубить камень. Но, как доказал Дюррал, этот меч рубит в обе стороны. Заклятие шёлка связывает разум жертвы с разумом мага. Создав для нас воображаемый мир, маги стали уязвимыми для того, что чувствовали мы.
– Начинай, девочка, – мягко сказал Дюррал.
Трудно заново переживать худшие моменты своей жизни. Но в следующие часы, идя в темноте следом за Дюрралом по его извилистой тропе, я делала именно это. Пробуждала печаль и отчаяние.
Я горевала о родителях, отнятых у меня так давно, что я даже не могла вспомнить их лица. Я оплакивала Джерваса и Розариту – и ту женщину, которой могла стать, если бы они вырастили меня, как надеялись. Я вспоминала каждое мгновение, проведённое в пещере Мет-астиса; вспоминала, как лорд-маг терпеливо учил Тёмного Сокола чертить сигилы на моей шее; вспоминала прикосновение расплавленных металлических чернил и свои крики. Я отринула все моменты радости и надежды, которые были у меня в компании Ариссы, и позволила воспоминаниям о её внезапной ненависти снова сокрушить меня. Я возвращалась к мукам голода, к каждой секунде ужаса и переживала их снова и снова – пока не испугалась, что мой разум развалится на части.
Большая рука Дюррала накрыла мою маленькую.
– Хорошо, девочка, – сказал он. – Теперь я.
Всё это время мы ходили кругами по каньону, сперва выбрав путь вроде бы случайным образом. Но мы прошли по нему уже столько раз, что я могла узнать маршрут, как если бы он был высвечен в темноте. Маги джен-теп для наложения заклятий представляют себе фигуры эзотерической геометрии, и я подумала: может быть, Дюррал намеренно заставляет нас проследить один из этих узоров в обратном направлении, чтобы еще больше ослабить концентрацию нашего тюремщика.
Когда Дюррал наконец заговорил, я ожидала, что он расскажет печальные истории о своих собственных бедах. Стыдно сказать, но я ждала этого почти с нетерпением – словно чужие печали могли уменьшить мои собственные. Однако Дюррал ничего подобного не сделал. Он говорил о радостях любви, о смехе, о неожиданном счастье, и от этого мои мрачные воспоминания причиняли ещё больше боли.
– Когда я впервые увидел её, – начал он с улыбкой, – мне показалось, будто кто-то снял с моих глаз повязку, о которой я и не подозревал. Первые слова, слетевшие с её губ, были лучшей шуткой, какую мне доводилось слышать. – Он ухмыльнулся. – Честное слово, я до сих пор смеюсь.
Её звали Энна, и она была, как выразился Дюррал, «просто нечто». Рядом с ней он чувствовал себя не просто счастливым, а удивлённым, как будто каждый день открывал что-то новое. Как если бы он впервые услышал музыку… впервые увидел прекрасную картину, или осенние листья, или… ну, нечто необычное и чудесное.
Лорд и леди рыцари были влюблены, я в этом не сомневалась, но у них всё происходило иначе, чем у Энны и Дюррала. Как же мне хотелось тогда – хотелось до боли – любить кого-то так же, как Дюррал любил Энну.
– Как она умерла? – спросила я.
В это время я исподволь оглядывала каньон. В темноте мало что можно было разглядеть толком. Магу сейчас, вероятно, вообще не требовалось концентрироваться, поскольку всё вокруг представляло собой в основном бесформенный чёрно-серый туман.
Я подозревала, что Дюррал имел в виду именно это – ведь гром всегда ударяет сильнее, когда ты его не ждёшь.
– О чём ты, девочка? – сказал Дюррал.
– Недавно ты говорил, что пропустил годовщину свадьбы, но думаю, ты имел в виду… Как она умерла?
Я не сомневалась, что она умерла. Дюррал описал свою любовь к Энне с таким восхищением и радостью, что теперь, когда он забрал её у нас, горе должно было сокрушить концентрацию мага и разрушить чары.
Дюррал остановился. Он смотрел в чёрное-серую хмарь, словно ожидая, что Энна вот-вот выйдет из тумана и заключит его в объятия. Его лицо стало затвердевшей глиной, словно он из последних сил сдерживал то, что наверняка сломает его, как только выйдет наружу. Он обернулся ко мне – сперва бесстрастный, но потом у него задрожали губы. Вскоре дрожь охватила щёки, лоб, даже челюсть. Человек, который столько рассуждал о пути Камня, готов был расколоться.
Так и случилось.
Сначала мне показалось, что Дюррал заплакал, поскольку именно этого я ожидала. А потом стало ясно, что звуки, которые он издаёт, никакие не рыдания. Дюррал смеялся. Громко и раскатисто. Весело. Безудержно. Словно сошёл с ума прямо здесь и сейчас. Я так испугалась за рассудок аргоси, что подалась вперёд, к нему. Но тут он перестал хохотать и сказал:
– Почему ты решила, что она умерла?
И стены нашей тюрьмы рухнули.
