— А сколько до Мбандаки?
— Если бы аэропорт работал, то с Киншасы лететь час. Но прямой дороги нет, только шестьсот километров по реке Конго, или три тысячи по трассе в обход. Пешком по болотам и лесам там не добраться. По тем местам ходят только местные охотники за дикими животными. Да и те не все возвращаются.
— Но вы всё же добрались?
— И попали в охваченный огнём город. Не сказать, чтобы к «мунделе», белым людям, и сейчас я имею в виду таких как ты, а не я, там относятся плохо, но, любой город, где идёт война, страшен. Нам удалось связаться с отцом. Его люди велели ждать машину в здании ратуши. И машина уже должна была приехать, когда в здание попал снаряд. Оно загорелось. Путь был только наверх. Наверх мы и побежали. Там на крыше был флагшток и флаг, что водружали и снимали на верёвке с помощью системы карабинов. Эту верёвку Гриша и решил использовать, чтобы спуститься с крыши, когда пламя охватило половину здания. К несчастью, как раз ту половину, где стоял флаг. Но не успел — в него выстрелили, он сорвался. Верёвка была у него в руках, но незакреплённый конец вылетел из карабина. Я успела его поймать. Гриша кричал мне отпустить его и спасаться от огня, но я не отпустила. Я держала. Пусть истекающий кровью, но он не разбился. А я обгорела. Вот и вся история.
— А потом?
— Нас спасла армия Демократической Республики Конго, они передали миротворцам ООН. А оттуда из госпиталя уже меня забрала мама. Наверное, я не должна была выжить: большая часть поверхности тела была обожжена. Но мне повезло: у меня даже волосы отрасли. И лицо, что я прижала к коленям, почти не пострадало.
— А он?
— Его тоже подлатали, обе пули застряли: одна в лёгком, другая в рёбрах, их достали и отправили его домой.
У Веры перед глазами стояли две, едва затянутых свежей кожей раны на груди у Марка. Может потому, что других огнестрельных ран Вера никогда и не видела. Где Марк попал в переделку, он так и не рассказал. Всё отшучивался: ревнивый муж.
Да и теперь Вера знала не больше. Она думала, воевал где-нибудь, вот за таких же повстанцев. И сейчас была уверена, что если и ошиблась, то ненамного: мстил он за смерть сестры или нет — он воевал, и был ранен.
— И вы больше не виделись? — спросила Вера.
— Никогда, — закрыла Файлин глаза. Она так устала, что откинула голову к спинке кресла. — Мама передала ему мою просьбу. И он отнёсся к ней с уважением.
— Но ты же хочешь встретится с ним сейчас?
Файлин открыла глаза и посмотрела так, словно зрение у неё не хуже, чем у Веры.
— Я переоценила свои силы. И напрасно надеялась на ремиссию. Не будет никакой ремиссии. Не будет никакой выставки в Токио. Ничего уже не будет. Мне так плохо не только из-за лекарств. Они просто продлевают мне жизнь. И всё. Но это ненадолго.
— Господи, ты хочешь попрощаться, — сглотнула Вера ком в горле.
Файлин улыбнулась.
— Ты сказала, что я не имею права тебя осуждать. Ведь я сама поступила так же. Оттолкнула. Отгородилась не только от солнца, не только от любимого мужчины — от всего мира. Спряталась за длинными платьями и тёмными очками. Я и не осуждаю. Я понимаю, что порой нам кажется это лучшим выходом — оттолкнуть, пойти своей дорогой, излечиться от своей любви. Я не могла выносить, что он любит другую. Меня сжёг не огонь — его нелюбовь. Ты не можешь простить, что он выбирал всё что угодно, только не тебя, а в итоге всё равно бросил. Но сейчас, когда мне осталось жить в лучшем случае месяц, у меня есть ответ. Не ищи ни дорогу, ни лекарство, ни забвение. Не отрекайся, если любишь. Это не лечится. Не забывается. От себя не убежишь. Я благодарна ему за то, что он был в моей жизни. Не важно кем. Не важно как. Не важно сколько. Я не жалею, что был один. И не жалею, что все эти годы вопреки всему всё равно его ждала. Хотя ко мне он так и не вернулся.
— Так позови его! Сама. Сейчас! — с трудом вздохнула Вера. Глаза жгли слёзы. Грудь давило.
— Я не знаю… — Файлин смотрела перед собой и теперь казалась совсем слепой.
— Не знаешь, как сказать, что его любишь?
— Это он и так знает. Я не знаю, как с ним попрощаться. Не знаю, как оградить его от этой боли. Я хочу просто умереть и больше ничего. Пусть он узнает потом, что меня больше нет, и ни о чём не жалеет.
— Но ты есть! Ты жива! А узнать потом ему будет ещё больнее. Так ты его не оградишь, а накажешь — лишишь последней возможности сказать то, что он, может быть, не сказал, и услышать то, что так и не услышал. Он себя не простит. Не поступай с ним так. Не поступай так с собой.
Файлин развернула колёса коляски, но потом остановилась и положила свою руку на руку Веры:
— Ему очень повезло с тобой. Твоему Марку. Но если бы ты знала, что знаю я, ты бы тоже хотела, чтобы я умерла.
И поехала к двери.
Глава 26. Марк
Марк потёр замёрзшие руки и засунул их подмышки, чтобы согреть.
Баржа, которую он ждал, опаздывала уже на час, и он изрядно продрог.
Тонкая подошва пристывала к бетонному полу, и оделся он легко, не по погоде. Воздух дышал зимой. С реки тянуло ледяным холодом. А старый корпус рыбоперерабатывающего завода, где Марк устроил наблюдательный пункт, продувался насквозь.
Он поднёс к глазам большой армейский бинокль. На берегу возле доков чёрный автомобиль, судя по всему, ждал ту же баржу. Им там в машине, конечно, было теплее, чем Марку в этом курятнике с разбитыми окнами и исписанными граффити стенами. По очереди двое: водитель и пассажир, выходили то поссать, то покурить. Типичные «торпеды», что должны были встретить груз и сопроводить.
Очень много вопросов у Марка было к этому грузу. Хотя вроде они не должны были возникнуть. Вроде обычная промысловая компания, регулярно поставляющая свежую рыбу и морепродукты (как числилось в документах) для консервного завода в селе Берёзовка. Только что же это за рыба такая, за которой присылают эскорт, а не просто экспедитора с машиной.
Марк обратил внимание на этот груз, когда у него возникли вопросы к директору своего завода: почему завод не обеспечен сырьём, почему цеха простаивают, холодильники пустые, почему до сих пор не выплачена в полном объёме зарплата, из-за которой люди бастовали.
Директор оправдывался: летняя путина была под запретом, а осенняя сорвалась — указом губернатора рыбопромышленникам разрешили использовать заездки и плавные сети, а они полностью перекрыли устья и лиман — до нас рыба просто не добралась.
Да, всё это Марк слышал. И про то как в устьях рыба тухла в сетях, потому что её не успевали вылавливать. И про предстоящие губернаторские выборы. Чувствовал Геннадий Валентинович, что срок его на исходе, вот и старался урвать кусок побольше, думал не о перспективах края, а о своих пустеющих карманах. И всё же Марк ткнул в документы:
— Ну вот «Берёзовский консервный завод» договорился же о поставках, получает рыбу, тоннами. Регулярно.
