Он помнил эти руки, когда на её запястье ещё не было тонкого шрама, что сейчас белел на загорелой коже. Она упала с велосипеда в то первое лето, что они провели вместе.
Он любил завитки волос на её шее, которые скручивались в спиральки и когда их прикрывало жёсткое каре, и когда они отрастали после короткой стрижки, и когда, как сейчас, мягкую копну светлых волос она убирала в узел на затылке.
Он прижимался к родинке на её плече губами, когда она ещё была родинкой, а не светлым пятнышком, что от неё осталось после удаления. Он сам срывал с него лейкопластырь, когда его трусишка сидела с закрытыми глазами.
Он помнил всё, каждый кусочек, уголок, краешек её тела. Он любил её всю и каждую клеточку отдельно. Он плакал вместе с ней над зубом, что ей удалили, хотя он и был молочным, потому что ей было жалко зуб. И ему было жалко, ведь это был её зуб.
Он помнил её девочкой. Он помнил её девушкой.
Помнил первые месячные. Помнил, как росла и округлялась её грудь. Помнил лучше, чем те перемены, что происходили с его телом. Как ломался голос. Как он внезапно вытянулся. Как на подбородке вылезли первые щетинки. Как первый раз побрил подмышки.
Они вместе взрослели. И прорастали друг в друга душами, не представляя, что однажды расстанутся. Она не представляла, а он…
Он всё испортил.
Он знал её девочкой. Он знал её девушкой.
Но эту женщину он не знал.
Женщину, что родила и растила его сына, дарила тепло и ласку другому мужчине, что имела право быть счастливой. Без него.
Женщину, что велела ему убраться с дороги.
Её Марку придётся узнавать заново.
И как-то доказывать, что она снова может ему доверять.
— Это всё, — показала Вера на чемодан и большую сумку.
Марк кивнул и молча их поднял.
Но больше её холодного равнодушного взгляда, он, тот, кто не сдрейфил в мексиканской тюрьме, среди уголовников, наркоманов и прочих отбросов, боялся знакомиться с сыном.
Они пересекли порог маминой квартиры, когда перевалило за полночь.
Но взволнованный мальчишка не спал.
— А где папа? — испуганно таращился он на чужих дядей.
— Иди ко мне, малыш, — прижала его к себе Вера и глянула на Марка, давая понять, что они должны уйти.
Марк кивнул. Но до того, как закрыл дверь, слышал, как мальчик сказал:
— Я хочу домой.
— Малыш, теперь мы живём у бабушки, — спокойно ответила ему Вера.
И парень не заканючил, не заплакал. Просто кивнул.
Его сын.
Как бы Марк хотел сейчас остаться с ними, но, как минимум, его ждала бессонная ночь и неотложные дела. А как максимум…
Глава 6. Марк
— Полная жопа! — выдохнула Стелла. Она постукивала ногтями по жёсткому пластику двери машины и качала головой. — Надеюсь, ты знаешь, что делаешь?
Марк слышал, что она стучит в такт его руке, словно придавая смысл его постукиваниям по коленке, обрамляя незамысловатый мотив аранжировкой.
Бум! Бум! Бум! — звучало без неё.
Бум! Тук-тук-тук! Бум! Тук-тук! Бум! — с ней.
— А похоже? — выдохнул Марк.
— Нет, — уверенно покачала головой Стелла.
— А на что похоже?
— Что ты вспылил. И вместо того, чтобы следовать плану, всё испортил.
— Он забрал ребёнка и угрозами заставлял идти раздвигать ноги для какого-то мужика. И я вспылил? — усмехнулся Марк.
Хотя отчасти Стелла была права: именно на это кто-то и рассчитывал. Что он психанёт, взорвётся и, конечно, не останется в стороне. Он не выносил насилия над женщиной. А Измайлова бил и за меньшее, чем синяки у Веры на руке.
Кто-то неплохо Марка знал. И неплохо подготовился к этому вечеру.
— Не знаю на кой хер я рядилась в эти туфли, всё равно ничего не успела, — вытянула ноги Стелла.
— Неужели губернатор не клюнул? — удивился Марк.
То, что он знал о нынешнем губернаторе тоже не сильно изменилось за эти годы: эффектные женщины, стройные ноги, высокие каблуки, чуточку лести. Геннадий Валентинович с ума сходил по матери Марка.
Как же Марк бесился из-за этого в то время, когда ни черта не понимал ни в женщинах, ни вообще. Как злился на отца, что тот позволял матери с ним кокетничать, а сам словно не замечал. Сейчас, с высоты прожитых лет, Марк конечно, всё видел иначе, и, хотя догадывался, зачем это было отцу, даже сам сейчас решил использовать, не одобрял: замужняя и свободная женщина не одно и то же.
— Конечно, клюнул, — фыркнула Стелла. — Только ты устроил разборки, пришлось кинуться тебе на выручку. Но закончилось один хер мордобоем. Вместо мира Марк Реверт заявил о войне. А Генночка… думаю, теперь сдрейфит.
— Уверен — нет, — покачал головой Марк. — Никто не отказывает Геннадию Валентиновичу, если он чего-то хочет. Так что жди звонка, а ещё вернее, визита. — Он довольно улыбнулся. — Ну, хоть одна хорошая новость за сегодня.
Стелла не поддержала его оптимизм.
— Марк, ты взвалил на себя непосильную ношу. И вместо того, чтобы сбросить её и забыть, наживаешь себе новых врагов.
Новых! Он усмехнулся. Если бы новых! Новый враг лучше старых двух.
Как бы он хотел сделать именно так, как она говорит. Продать к чёртовой матери всё, отдать на растерзание стервятникам и порт, и рыбоперерабатывающий завод, и чёртов мост. Именно за этим они все сейчас вокруг него и вьются, как шакалы виляют хвостами, лижут задницу: грёбаный губернатор, норовящий урвать самый жирный кусок, начальник железной дороги, раззявивший рот на примыкающий к порту железнодорожный тупик, мэр, что наверняка спит и видит, когда выкинет на улицу отребье, работающее на заводе, закроет его к чёртовой матери и откроет там свой трахтир, где и бильярд имеется, и принцессы найдутся. И все их вассалы помельче, что согласны на любой упавший изо рта кусок.
Что бы Марк ни предложил, они с радостью растащат.
Проблема в том, что никто из них не собирался платить.
