«Галерка» всколыхнулась одобрительными выкриками и не то чтобы очень дружными, но аплодисментами. Переведя дыхание, с независимым видом, словно происходящее внизу меня не интересует, я пересекла балкон, а на лестнице, ведущей в холл спортивного корпуса, услышала оклик:
– Чарли, погоди!
От голоса со сладким акцентом колени слабели и словно превращались в желе. Я схватилась за перила, чтобы обернуться, а не скатиться по ступенчатому довольно крутому спуску. Считаю это большим успехом, иначе удостоилась бы сомнительной чести превратиться в девушку, свернувшую шею от радости. Или волнения. Пока не решила, от чего именно.
– Привет, – поздоровалась я, наблюдая, как Ноэль спускается.
Он остановился парой ступеней ниже, специально перекрывая дорогу, и мы стали одного роста. Его волосы находились в страшном беспорядке, на шее болталось полотенце. Разгоряченное поединком тело еще дышало жаром. От мускусного, сугубо мужского запаха у меня предательски-сладко засосало под ложечкой.
– Почему ты ушла, ничего не сказав?
Потому что очень боюсь показаться навязчивой или – того хуже! – прилипчивой.
– Мы попрощались до Нового года, – ляпнула первое, что пришло в голову.
Как показывала практика, первым в головушку обычно лезла страшная чушь, а если уж побеждало волнение, то в ней вообще не рождалось ничего умного. Не понимаю, как в семье дипломата, славящегося своим умением в любой странной ситуации найти верные слова, появилась я.
– И ты, конечно, решила, что теперь очень сильно мне помешаешь, – с доброй иронией заключил Ноэль, словно прочитав мои мысли. – Возвращаешься в пансион?
– Да, дела закончены.
– Я тебя провожу.
– Но тренировка… – растерялась я.
– Если ты не против, конечно, – проигнорировал он напоминание, что сбежал от друзей. Не представляю ни одной ситуации, которая заставила бы Алекса ради меня уйти из зала для магических спаррингов.
– Не против, – улыбнулась я и вдруг поймала себя на том, что потянулась, чтобы убрать с лица Ноэля влажную прядь волос.
Испугавшись неуместного порыва, быстро одернула поднятую руку. Судя по лицу парня, мы испытали одинаковое разочарование, что я так и не решилась к нему прикоснуться хотя бы кончиками пальцев.
– Мне нужно десять минут, чтобы собраться, – проговорил он. – Подождешь? Проводить тебя в столовую или…
– Можно подняться к тебе? – перебила я, шалея от собственной смелости.
– Хорошо, – согласился он, по-моему, с некоторой долей обреченности.
Северянин жил в торце длинного извилистого коридора на одном из верхних этажей, где размещались лучшие комнаты жилого корпуса, если верить ректору, когда-то лично проводившему нам с родителями экскурсию. Помнится, он даже позволил себе использовать слово «апартаменты», когда доказывал, что общежитие выгодно отличается от пансиона мадам Прудо.
На двери в комнату Ноэля светились номер и имя, написанное на шай-эрском языке, – запутаться невозможно. Северянин отпер замок, провернув ключ два раза, и пропустил меня вперед:
– Проходи.
Студенческие «апартаменты», мягко говоря, размахом не отличались и представляли собой одну скромную по размеру комнату. Сквозь узкие окна без штор сочился прозрачно-серый свет хмурого утра. Вокруг царил такой образцово-показательный порядок, какой заподозрить в комнате парня просто невозможно. Пожалуй, ни один домовик не нашел бы, к чему придраться и что спрятать в черную дыру, в которую они утаскивали все беспризорные вещи.
Прикрыв дверь, Ноэль подошел к стенному шкафу и раскрыл реечные створки. Со смешанным чувством я заметила знакомый камзол кофейного цвета, тот самый, что он надевал на новогодний бал.
– Мне нужно в купальню. Побудешь одна немного?
Одним плавным, скользящим движением Ноэль стянул с себя черный верх спортивной формы и тряхнул головой, убирая с лица волосы. На лопатке темнела крупная татуировка. Только я решила, что горячее, чем на тренировке, он просто не может быть, как выяснила, что у него расписана спина. Как с этим потрясающим знанием теперь жить?!
Вспыхнув от смущения, я отвернулась к окну и сделала вид, будто любуюсь видом из окна. К слову, из-за снежной круговерти, все-таки обрушившейся на землю, ничего разглядеть не удавалось. Да и перед мысленным взором стояла обнаженная спина с широкими плечами и узкой талией, никакой юношеской хрупкости.
И еще эта татуировка!
Разве не надо заранее предупреждать девушку, что сейчас начнется жгучее раздевание, чтобы она успела подготовиться и для четкости зрения хорошенько протерла кулачками глаза? Я даже рисунок не разглядела!
– Конечно, никаких проблем, – осознав, что молчу слишком долго, неожиданно осевшим голосом ответила я и судорожно кашлянула в кулак.
– Чарли, ты в порядке? – озаботился Ноэль.
По-моему, всем в этой комнате, и даже простецкой мебели, очевидно, что я в полнейшем, безобразнейшем беспорядке!
– Все прекрасно, – от греха подальше, не оборачиваясь, небрежно помахала я рукой, мол, видишь, никто в обморок не падает. – Просто что-то в горле немного запершило.
– Хочешь воды? – заботливо предложил он.
– Спасибо, не стоит… Ты иди, – выказывая чудеса вежливости, отказалась я и как будто между делом обернулась.
Ноэль прикрыл обнаженное тело исподней рубахой, возможно, опасаясь меня смутить. В общем, с прискорбием заявляю, что спину он показал, но поглазеть на рельефный торс не удалось. Такое разочарование… В смысле, счастье! Вдруг торс оказался бы не особенно рельефным? Вряд ли, конечно.
– Не скучай, – улыбнулся он.
Он оставил меня наедине со своей комнатой, где не было ничего лишнего. И личного. По крайней мере на виду. Разве что на открытых полках почти пустого книжного шкафа вперемешку с учебниками стояло несколько томиков на диалекте. Видимо, Ноэль привез их с собой. Трактат «Воины света», потрепанный и зачитанный, нашелся среди прочих книг.
– Смотри-ка, Ноэль Коэн, ты действительно любишь классику…
С любопытством я вытащила том в кожаной обложке с литерами, вытесненными почти стершимся золотом. С умным видом, словно действительно собралась читать классический роман на северном диалекте, перелистнула сразу половину книги. Неожиданно к ногам вылетел спрятанный между страницами рисунок на выдранном из блокнота разлинованном листике. Подняв его, я оцепенела. В грифельном черно-белом наброске не было ничего пошлого или оскорбительного, но на нем неизвестный художник мастерски изобразил меня.
Уложив голову на согнутый локоть, я спала на столе. Должно быть, в библиотеке, где меня вечно накрывало сладко подремать над учебниками. Длинные ресницы отбрасывали тень, на щеку падали пряди волос, пухлые губы были чуть приоткрыты. Плавными уверенными линиями был очерчен овал лица, тонкая черная нить перерезала левое запястье. Обручение с Алексом Чейсом преследовало меня даже на рисунке неизвестного автора…
