Через тюрьму все время проходили громадными массами заключенные – рабочие, мелкие служащие, матросы и красноармейцы. По сравнению с тем, что я наблюдал в Бутырской тюрьме два года тому назад, состав заключенных резко изменился. Выглянешь во двор, где идет прогулка, и уже почти не видишь хорошо одетых фигур «спекулянтов», высших служащих, белогвардейских офицеров. Они попадаются, но тонут в сплошной серой массе простого народа. А в непрерывно набегающих на тюрьму новых и новых волнах заключенных, как в кинематографе, отражается вся жизнь города. Вот открылся петроградский порт, и начинают приходить суда с иностранными грузами. Очень скоро по составу тюремных обитателей можно с математической точностью установить интенсивность жизни порта и характер привозимых грузов. Встретишь на прогулке новую группу заключенных и в ответ на вопрос: по какому делу? – получаешь: за муку, за фасоль, за селедки и т. д. и т. п. Ненормальные условия жизни насильственно толкают людей на хищения. Привезенный груз по дороге к правительственной инстанции, являющейся его собственницею, десятками каналов утекает на вольный рынок: сотням людей, прикосновенных к разгрузке, перевозке, хранению и распределению, это проходит благополучно, а десятки попадают в тюрьму.
Это – уголовное отделение тюрьмы. Но в политическом жизнь города отражается еще ярче и нагляднее. В рабочих кварталах Петербурга все лето было беспокойно. Фабрики, стоявшие за отсутствием топлива и сырья, то открывались, то вновь закрывались. Каждое открытие их сопровождалось предъявлением изголодавшимися рабочими определенных требований, а неудовлетворение этих требований влекло за собою волнения, забастовки и даже кое-где (за Московской заставой) попытки массовых уличных демонстраций. Начало апреля, мая, июня ознаменовалось такими беспорядками. И каждый раз, наряду с немногими интеллигентами и партийными рабочими, сотни серых, беспартийных рабочих проходили через тюрьму. Тут были трамвайщики, скороходовцы, обуховцы, путиловцы, речкинцы – весь рабочий Петербург. И каждый раз ЧК начинала все туже отвратительную работу запугивания массовиков, отделения зачинщиков, натравливания на «интеллигентов». В конце концов большинство арестованных после месяца-полутора заключения выпускалось, но от каждого улова отдельные группы прочно оседали в тюрьме или попадали в концентрационные лагеря.
Для борьбы с недовольством рабочих большевики задумали инсценировать сближение с беспартийными. Было объявлено, что большевистская власть хочет опираться на беспартийную массу и привлечь представителей ее на руководящие советские должности. В этом смысле была начата на фабриках и заводах агитационная кампания для подготовки выборов на беспартийную рабочую конференцию в Петрограде. Был выработан наказ, касавшийся материальных нужд рабочих, и наказ этот усиленно проводился большевиками при выборах делегатов. Как ни ослаблена была наша организация непрерывными налетами ЧК, она все же решила принять деятельное участие в этой кампании, разъясняя рабочим массам, что всякие попытки сколько-нибудь прочно улучшить положение рабочих без коренного изменения общей политики осуждены на бесплодие. Поэтому наша организация настаивала, чтобы делегатам давался и политический наказ в смысле требования демократической свободы и, как первого шага к тому, свободы выборов в Советы и на созываемую конференцию. Агитация наша, которую вели своими силами буквально двое-трое рабочих, так как человеку со стороны невозможно было показаться на собрании без того, чтобы не быть тут же арестованным, имела довольно большой успех. Тогда большевистские газеты заговорили, что советская власть имеет, собственно говоря, в виду сближаться только с «честными» беспартийными. «Честными» же были объявлены лишь те, которые готовы удовольствоваться обещанными в большевистском наказе подачками и десятком-другим мест в советских учреждениях и согласны не заикаться о политике. Все остальные были перечислены в разряд «нечестных», «меньшевистских подголосков» и т. д., и им была объявлена беспощадная борьба. После этого весь советский полицейский аппарат был пущен в ход, чтобы обеспечить прохождение на конференцию, наряду с коммунистами, исключительно «честным» беспартийным, которых соблазняли перспективою превращения в крупных бюрократов. Из меньшевиков прошли на конференцию только трое рабочих, ведших всю кампанию. Понятно, что при таких условиях никакого действительного «сближения с беспартийными» произойти не могло, и никакой роли в успокоении взбудораженной рабочей массы конференция не сыграла. Десяток «честных» беспартийных получил более или менее приличные места и бесследно затерялся в толпе советских бюрократов, а несколько десятков делегатов очутились немедленно за тюремною решеткою. Рабочие же волнения продолжались своим чередом, непрерывно увеличивая тюремное население и заставляя откладывать с месяца на месяц возвещенные было перевыборы в Петроградский Совет. Затея с «беспартийными» конференциями была оставлена раз навсегда.
Этому способствовал и ход самой конференции, отнюдь не удовлетворивший большевиков, несмотря на тщательную фильтровку делегатов. Беспартийная масса, не объединенная никакой твердой программой, лишенная возможности организованного общения с парой наших делегатов, конечно, не могла взять конференцию в свои руки и провести на ней свою волю. Большевикам удалось без труда посадить свой президиум и навязать конференции свой порядок дня. Но настроение массы было таково, что наша крохотная фракция встречала в ней широкий отклик и деятельную поддержку. Благодаря этому ораторы-меньшевики, рабочие Зимницкий и Бакленков, получили возможность выступать, и речи их встречались шумными аплодисментами. Более того. Они добились того, что конференция потребовала оглашения нашей партийной декларации: ее огласил в своей речи Зиновьев – конечно, пересыпая чтение декларации полемическими выпадами по адресу меньшевиков. Опасность показалась большевикам так велика, что сейчас же – по хорошо известному образцу – на конференции появилось множество новых, неведомо кем избранных «делегатов» – из коммунистических ячеек и правлений профессиональных союзов.
Настроение конференции ярко выявилось в связи с моим именем. Один из большевистских вожаков, отвечая Бакленкову, упрекал его в том, что он рассуждает не по-марксистски. Тогда Бакленков сымпровизировал такое предложение: «Очень может быть, что я, рабочий, учившийся на медные гроши, плохо знаю Маркса. Но почему же вы, большевики, привели сюда всех своих вождей, которые и спорят по-ученому с нами, рабочими? Хотите, чтобы и меньшевики могли по-марксистски обосновать свои взгляды, вам легко это сделать: пусть Зиновьев сядет в свой автомобиль, съездит в ДПЗ и привезет оттуда Дана. Тогда мы поспорим». Это неожиданное предложение было подхвачено массой, которая долго не успокаивалась и требовала вызова меня из тюрьмы. Пришлось объявить перерыв. Растерявшийся президиум собрался для решения вопроса, вызывать ли меня или нет. Как рассказывал впоследствии один беспартийный рабочий, входивший в состав президиума, поколебались даже некоторые большевики, и нужна была вся энергия и бесцеремонность Зиновьева, чтобы добиться покорности. Перерыв длился несколько часов, во время которых делегатов кормили обедом и подвергали большевистской обработке. Когда же заседание к вечеру возобновилось, председатель, не обращая внимания на крики делегатов, требовавших доклада о решении президиума на мой счет, сразу дал заключительное слово Зиновьеву, а затем была прокачена и резолюция, первоначальный проект которой, однако, ввиду настроения собрания пришлось значительно почистить от полемических нападок на меньшевиков.
