— Я завтра повезу императора в Рим, а потому приведите его в надлежащий вид, оденьте в лучшие одежды, скройте по мере возможности язвы. Вы знаете, что вам надо делать, — горестным тоном добавил он.
Они вернулись на половину трибуна, омыли руки тёплой водой, хозяин наполнил чаши вином.
— Я надеюсь, его величество меня не осудит, он сам подумывал об этом, страдая от осознания того, что вот так заживо гниёт у всех на глазах, — помолчав, проговорил в тишине Квинт Невий. — И, встретившись с ним в Аиде, я без стыда взгляну ему в лицо. Как воин, он поймёт и простит меня...
Они молча выпили. Лунная дорожка широкой полосой уходила к горизонту, переливаясь золотом на лёгких волнах, и префект невольно залюбовался ею. Как грозные стражи, высились вдоль берега кипарисы, застыв, словно в удивлении от захватывающей дух картины моря. Будто виноградные перезревшие гроздья звёзды россыпями горели на небосклоне, рискуя каждое мгновение упасть в воду.
— Странно, его уже нет, а мир по-прежнему красив и ярок. И миру никакого дела нет, что кто-то умер, а кто-то ещё продолжает жить, — философски заметил Квинт Невий. — Разве мы его хозяева? Нет, мы робкие гости на этом пиру, сидящие на краешке стола в ожидании ухода. Что-то я разболтался, не находишь?
Кассий не ответил. Его до сих пор ещё сотрясали волны озноба, и даже чаша неразбавленного вина не придала ему мужества.
— Ладно, давай выпьем за нового правителя империи! За Сапожка! За императора, которого любят мои гвардейцы! — громогласно провозгласил первый преторианец, и взор его потеплел. — Надеюсь, и нас с тобой он не забудет.
Он единым махом влил в себя полную чашу вина, но в тот же миг поперхнулся, закашлялся, выпучив глаза от натуги. Кассий, бросившись к префекту, стал колотить его по спине.
— Не пойму, что случилось, — прохрипел Квинт. — Точно кто-то толкнул под руку...
Кассий застыл на месте. Квинт Невий взглянул на его побелевшее лицо и усмехнулся:
— Покойники не оживают. Да и я не в первый раз такие дела справляю. — Макрон вытер губы, взглянул на горящую лунную дорожку. — По возвращении в Рим принесём жертвоприношения Юпитеру. Тиберий был неплохой правитель. Мне лично грех на него жаловаться.
5
За пятью огромными свадебными столами, установленными в большом зале императорского дворца, названном в честь Юпитера, сидело более трёхсот приглашённых гостей. Столы ломились от яств, перемены блюд следовали каждые десять — пятнадцать минут. Кое-кто из старых сановных аристократов, бывавших на знаменитых пирах Лукулла, с усмешкой отмечал, что к столу внука Ливии не подают столь изысканных и дорогих блюд, как запечённые языки фламинго и жаркое из павлиньих мозгов, однако рыбья печень среди закусок на столах появлялась, и фаршированную щуку, выловленную меж двух мостов на Тибре, слуги приносили, как и нежных молочных поросят, и фаршированную морковь, и соусы, и устрицы, и мидий, и даже большую свинью по-троянски, начиненную колбасами, паштетами и чёрным пудингом, приготовленную по рецепту из поваренной книги известного в прошлом кулинара и гурмана Гавия Апиция, не говоря уж о зажаренных на вертеле и запечённых в глине гусях, утках, курах, голубях и перепёлках. Руки омывали не водой, а разбавленным кислым вином, а на десерт подавали огромные подносы со сладкими фруктами, пастилой, мёдом и орехами.
Во время перемены блюд выступали известные римские танцовщицы и флейтистки. Их гибкость, лёгкость, красота и изящество движений потрясали, а чарующие звуки заставляли забывать о пиршестве.
Невеста в белой шёлковой столе и оранжевой вуали, притенявшей счастливое лицо, сидела рядом с Клавдием и время от времени посматривала на своё золотое обручальное кольцо, на безымянном пальце. Одно оно, украшенное драгоценными камнями, стоило треть миллиона сестерциев, не говоря уже о серебряных браслетах и больших рубиновых брошах, скреплявших на смуглых плечах Валерии подвенечную столу. Все эти подарки сделал невесте жених, и она в один миг сделалась одной из богатых матрон Рима. Этим большей частью и объяснялось её радостное настроение, ибо впервые она сидела в центре столь богатого застолья, на которое собрались все самые знаменитые люди Рима, и каждый из них, поднимая чашу с вином, славил её красоту и их будущий брак. Чёрные кудри Мессалины, разделённые на густые пряди, были обвязаны цветными лентами, а сзади собраны в пучок — так убирали волосы всем новобрачным.
Тосты, здравицы, прославления в стихах и прозе слышались постоянно. Выступил даже Луций Сенека Младший. Все ожидали от него насмешек и злых иронических замет, но, на удивление всем, он, обратившись к невесте, процитировал знаменитые строчки гречанки Сапфо, посвящённые Венере:
— Тот, кто может лицом к лицу видеть тебя, мне кажется равным богам! Твоя улыбка разжигает мою любовь, и ею восторгается сердце. Едва я вижу тебя, мои уста немеют... — на этом философ закончил, окончательно разочаровав охальников, ибо дальше Сапфо рассказывала о неистовстве своей плоти. Все знали, что стихи были обращены к одной из её любовниц, и тост прозвучал бы двусмысленно и оскорбительно, если бы Луций Сенека Младший дочитал их до конца.
— А мне говорили, что его язык начинен перцем, — с удивлением заметила Мессалина.
— Он слишком умён, чтобы не ведать, когда и где надлежит насмешничать, — ответил Клавдий.
Свадьба ещё не закончилась, когда к молодым подскочил разгорячённый вином Сапожок. Он, под угрозой своей смерти приказавший Мессалине выйти замуж за дядю, брызгая слюной, зашептал на ухо Клавдию — так, чтобы слышала и супруга:
— Ты ещё не забыл, дядюшка, что император первым должен опробовать невесту, таков ныне мой закон. Поэтому не переживай, я отлучусь с твоей красоткой ненадолго в спальню, а к концу застолья возвращу её тебе в целости и сохранности. — Калигула даже хлопнул Клавдия по плечу, словно наперёд зная, что возражений не будет. — Разве что немного покусаю! — Он заливисто рассмеялся.
— Нет, я этого не хочу, — покрывшись потом, пробормотал Клавдий. — Я прошу тебя не делать этого, она моя жена, не омрачай сегодня моего счастья.
Калигула облизнул мокрый рот, пытаясь вернуть улыбку, но она вышла горькой, словно он разжевал стебель полынника, Валерия, слышавшая этот разговор, сидела напряжённая, как тетива лука.
— Не забывай, дядюшка, ты разговариваешь с императором, а свои законы я менять не могу да и не намерен! — зловеще произнёс Калигула.
— Я помню, — выдержав паузу, жёстко сказал Клавдий. — Как и то, что никаких законов об императорском праве первой брачной ночи римский сенат не утверждал.
— Закон — это я, дядюшка! — прорычал Калигула и, погладив оголённое плечо невесты, шепнул ей: — Вставай, киска, и ступай в мою спальню!
Мессалина, помедлив, поднялась из-за стола. Лицо Клавдия, который не был пьян, лишь пригубливал чашу с вином, покрылось красными пятнами.
— Сиди! — грозно приказал он Валерии.
Та села. Сапожок усмехнулся, большим ножом отрезал себе кусок мяса от ноги молодого барашка, только что принесённого слугами, и несколько секунд молча жевал.
