Это была пытка: недвижно лежать на кровати, смотреть на дверь и прислушиваться к малейшим шорохам в коридоре. Время тянулось так медленно, что хотелось пнуть его ногой, дабы оно хоть раз в жизни поторопилось.
— Если эта негодная Рубрия не выдержала и, забыв обо всём, бросилась в объятия преторианцев, я её высеку до кровавых рубцов! — взорвавшись, выкрикнула Валерия и, упав на колени, зарыдала, словно её приговорили к смерти и через минуту она должна умереть.
...Сардак полулежал на ворсистом ковре в доме Макрона, поджидая, когда хозяин совершит омовение и выйдет к нему. Сульпиция предложила почётное ложе у стола, который вмиг был уставлен вином и яствами, но тайный палач ни к чему не притронулся. Еда уже пахла смертью.
Сардак не любил такие приказы императора. Они красиво звучали: «Государь приказывает тебе, Квинт Невий Макрон, свести в течение трёх дней счёты с жизнью». Эти приказы как бы не оскорбляли нежных чувств высоких лиц, но не со всеми удавалось договориться тихо и мирно. Попадались и такие, кто сбегал на второй день, и потом приходилось их отыскивать в Египте или в Азии, но малодушных было немного. Для патрициев тень позора была страшнее смерти. И всё же кто знает, как воспримет сей приказ префект. Ответственность же на нём, Сардаке.
— Я не ждал тебя в это время, Сардак! Служанки только начали мыть меня, и я не решился их прерывать, — с еле заметной усмешкой проговорил Квинт Невий, сразу заметив, что еда не тронута.
— Наш правитель решил остановить бурное течение твоей жизни, он не требует суда, желая, чтобы ты сам этим распорядился. А я послан известить тебя о том, — тягучим голосом объявил Сардак.
— Я свободный гражданин империи, и никто без суда не смеет лишать меня жизни, даже император! — возмущённо парировал начальник гвардии.
Сардак заранее знал, что заставить Макрона покончить с собой будет непросто. Жизнелюбец, сладострастник, в свои пятьдесят выглядевший на сорок, а то и меньше, обладавший недюжинным здоровьем, гвардеец, которому была уготована долгая жизнь, вдруг должен был внезапно оборвать её в расцвете сил, находясь на вершине чиновничьей лестницы. Даже если начальник гвардии до корней волос оставался бы предан властителю, его природная суть всё равно бы взбунтовалась против такого насилия.
— Свободные граждане не душат подушками своих больных императоров, — заметил Сардак, не глядя на префекта. — Разве тебе мало этой вины?
Начальник гвардии вздрогнул. Он давно не думал о Тиберии, чья смерть была заказана ему правителем.
— Я знаю, ты скажешь, что наш император приказал тебе это сделать, — монотонно продолжал главный таинник, — но я спрашивал его, и он сказал, что Тиберий ещё раньше объявил его наследником и поэтому ему незачем было желать этой смерти. Эти слова уже зафиксированы судьями, и твоё утверждение силы иметь не будет. Если хочешь быть приговорённым по суду, то прежде подумай о родственниках, о том позоре, какой падёт на их головы, а кроме того, они лишатся всего. Разве это будет справедливо? Если сегодня ты не последуешь моему совету, завтра я возьму тебя под стражу и предам суду. Судить будет сам император, приговор тебе известен, последствия тоже. Не испытывай судьбу, Квинт! — тяжело вздохнул Сардак.
— У вас нет доказательств, что это сделал я! — выкрикнул Макрон.
— У меня есть даже свидетель, — лениво солгал главный таинник, понимая, что в таком состоянии префект всему поверит. — Впрочем, Калигула его и слушать не будет. Он скажет: виновен, и всё будет кончено. Детей лишат крова, они проклянут тебя. Зачем тебе это?
Квинт Невий замолчал, загнанный в угол. Он не знал больше, как спастись. Ему просто хотелось жить.
— И о бегстве не думай, рано или поздно тебя поймают, а это, кроме позора, ничего не даст, — вздыхал Сардак, упрямо повторяя одно и то же, добивая Макрона.
Никто не знает, сколь тяжела его работа. Он приходит домой пошатываясь, падает и спит четырнадцать часов без просыпу. Наутро руки трясутся, как у последних пьяниц, хотя больше чаши он никогда не выпивает.
— Он сумасшедший, наш Сапожок! — неожиданно прошептал префект. — Он и тебя принудит всадить в себя нож, не успокоится, пока не уберёт всех. Он использовал меня, чтобы убрать Тиберия и стать императором. Я это сделал. Теперь он решил убрать свидетеля. Дальше твоя очередь, ведь ты много знаешь. Скажи, тебе хочется умирать?
— Я о том не думал.
— Но тебя пошлют вслед за мною, не сомневайся. А ведь мы могли иметь другого императора, спокойного, покладистого, и жить в своё удовольствие. И он ждёт нас, ждёт, Сардак!
— Кто же он? — поинтересовался таинник.
— Ты знаешь его, — загадочно вымолвил старый преторианец и, помолчав, добавил: — Клавдий.
Сардак несколько секунд молчал, ничего не отвечая. Потом, набравшись сил, поднялся.
— А того, что ты сейчас сказал, хватит, чтоб повесить не один десяток таких молодцов, как ты, — зевнув, с тоской проговорил он. — Не глупи, Макрон! Ты возомнил, что можешь и властителями повелевать. Когда Тиберий приблизил тебя к себе, я порадовался. Это ведь я по его поручению проверял тогда твою благонадёжность и дал тебе блестящую аттестацию. Как жестоко я ошибся! Прощай!
Сардак ушёл, оставив у дома своего помощника, чтоб тот последил за Макроном. Если префект вздумает бежать, его следует задержать любой ценой, вплоть до убийства.
Клавдий не ходил, а порхал как бабочка, он даже взмахивал пухлыми белыми ручками, словно крылышками. Вообще-то уместно было бы сравнение его со слоном или бегемотом, на кого в большей степени походил из-за рыхлого, тучного тела внук Ливии. Но он чувствовал себя бабочкой. И всё из-за того, что Валерия должна была вот-вот разродиться. Появление первенца ждали со дня на день. Клавдий замучил расспросами повитуху, заходившую утром и вечером проведать роженицу. И четверо его помощников-греков, успевших с первого мгновения влюбиться в супругу хозяина, беспокоились о том же. Радостно вздыхали, ходили на цыпочках и разговаривали шёпотом, словно рядом в спальне доживала последние часы неизлечимо больная. А Нарцисс приносил ей розы. Этот скупердяй, ни разу не купивший себе кувшин дорогого вина, которое привозили обычно из Греции и с южных островов, пользовавшийся проститутками, которых находил под мостами, ибо те чаще всего отдавались без всякой платы, лишь для того, чтобы согреться, этот скупердяй, презираемый за глаза своими же друзьями, через день приносил юной хозяйке по пять алых роз, и Паллант с Каллистом лишь недоумённо пожимали плечами. Нет, они конечно же знали причину, ибо сами были не меньше влюблены в хрупкую и красивую Мессалину, однако, помня о приличиях, столь рьяно атаковать супругу своего благодетеля всё же не решались.
Нарцисс же плохо понимал, что с ним происходит. С бедным греком творилось что-то невероятное, он мог часами, спрятавшись за ларь, где хранились одежды в спальне, восторженно наблюдать за женой Клавдия, чья божественная красота сводила его с ума. Ночами он только и мечтал, как обнимает её, целует каждую родинку, впадинку, как они, утомлённые ласками, подолгу разнеженно лежат в постели. С тех пор как он увидел её, мир померк для него и перестал существовать. Грек уже третью неделю никак не мог справиться с теми пустяковыми замечаниями, которые Клавдий дал ему по чертежам новой гавани в Остии. Всё валилось из рук. А тут ещё Валерия надевала небесно-голубую прозрачную тунику из азиатского шёлка, открывавшую её красивое тело, не смущаясь, заходила в кабинет к мужу, где они обычно работали, и после её ухода Нарцисс не мог прийти в себя: его то пробирал ледяной озноб, то бросало в жар. Он боялся, что однажды не справится с собой и набросится на Мессалину, настолько неодолимо порой скручивала его любовна» страсть.
