— Я запрещу ему следить за тобой, подходить к тебе, обращаться с любыми просьбами, а сам сокращу время наших бесед, коли он преследует тебя и так тебе неприятен.
Так и сделал. Она видела в тот день советника, он поклонился ей и долго не поднимал головы, словно признавая своё поражение и покоряясь воле властительницы. Она не сомневалась, что и слежку за ней Нарцисс снял, и всё же праздник был безнадёжно испорчен, будто ураганом сорвало крышу с дома и все обитатели оказались открыты непогоде.
Розалинда выскочила, поглазела и вернулась ни с чем. Валерия была готова отхлестать её по щекам.
— Да кто он такой? — ворчала Розалинда. — Мало ли Аполлонов по Риму бегает? За каждым не угонишься.
— Замолчи, мерзавка! Иначе завтра же в посудомойки вернёшься!
— Ещё чего!
— Заткнись, я сказала!
Паланкин остановился, Элтей откинул полог, помог государыне спуститься. Розалинда проводила её в храм. Жрецы радостно приветствовали императрицу, провели вглубь, к алтарю, сбросили покрывало, явив величественную статую из голубоватого родосского мрамора. Скульптор постарался угодить властительнице. Пропорции фигуры, линии талии и бёдер были вырезаны безукоризненно, но собственный лик ей снова не понравился. У стен курии она походила на мальчишку: подстриженные локоны, плотно сжатый рот, решительный взгляд. И оттенок досады на лице. Этакая Диана-охотница после неудачного выстрела. Жрецы, видимо, учли её недовольство и внесли изменения. Волосы были уложены вокруг головы в виде короны, удлинённая шея, чуть склонённое вправо лицо, покойное, умиротворённое, выражало благость и целомудрие. Бесполая дойная корова, да и только. В первую ещё можно было влюбиться, за холодным камнем, казалось, бурлили энергия и дерзость, вторая же спала безмятежным сном.
— Вам нравится, ваше величество? — подобострастно спросил главный жрец.
— Высокая статуя, — холодно кивнула Валерия и направилась к столу, дабы побыстрее закончить эту церемонию.
Подняв чашу разбавленного сладкого вина, она похвалила усердие жрецов, упомянула, что поскольку Венера является прародительницей рода Юлиев, то она, Валерия Мессалина, очень горда тем, что, являясь внучатой племянницей Августа по материнской и отцовской линиям, представляет эту ветвь в великом храме. На торжестве присутствовала и Агриппина, сидела по правую руку императрицы. Она хоть и сохраняла траур в одежде, но выглядела повеселевшей. Главный жрец объявил славу Валерии Мессалине, и жрецы затянули долгий гимн в её честь, сочинённый явно не новым Катуллом.
— Заедешь потом ко мне? — шепнула сестра Сапожка, и властительница кивнула, ей всё равно было нечего делать, а вдова Криспа знала все городские сплетни, ибо страсть к злословию была у неё в крови. Мессалине же хотелось узнать, что говорят в Риме после высылки Сенеки и каким афоризмом он осчастливил римлян, перед тем как уехать. Нарцисс выпроваживал философа из Рима, и уж он был не прочь бросить в неё камень.
Потом взял слово главный жрец и нудным голосом кастрата стал перечислять все достоинства императрицы. Дойдя до целомудрия, он неожиданно запнулся, в горле у него запершило, точно он проглотил муху, и по рядам пробежал лёгкий шепоток. Валерия побагровела от гнева, а на лице Агриппины засветилась еле уловимая усмешка. Но жрец, прокашлявшись, продолжил, однако глава о целомудрии оказалась самой бледной, и всё это отметили. Слова главного жреца так обозлили императрицу, что, едва он закончил свою скучную речь, она тотчас поднялась и покинула храм под удивлённый ропот жрецов. Агриппина поспешила за ней следом.
— Молодец, я бы ушла даже раньше, на том месте, когда он поперхнулся, — шепнула ей сестра Сапожка.
«Вот двуличная сучка! Для тебя чем хуже я себя веду, тем лучше!» — не без досады отметила про себя Мессалина.
Они вышли на ступеньки храма. Розалинда, как всегда, плелась в хвосте, вместо того чтобы опередить хозяйку и подозвать паланкин со слугами. «Если и дальше так пойдёт, придётся её прогнать!» — рассердилась Валерия.
Храм был закрыт, жрецы никого не пускали, но простой люд, узнав о прибытии императрицы, уже толпился у входа. Набралось человек двести, пожелавших увидеть властительницу. Заметив, что она вышла, все стали радостно её приветствовать, однако нашлось и двое смельчаков, отважившихся бросить ей дерзкие реплики:
— Эй, сколько ныне стоит ночь твоей любви, Мессалина? — хрипло заорал один.
— Я наскрёб восемь ассов, ты придёшь сегодня?! — драл глотку другой.
Её так и подмывало ответить: «Приходи, буду ждать!» — но она сдержалась. Охальникам не было и двадцати. Проорав заученные фразы несколько раз, они бросились наутёк, но их тут же схватили таинники Сардака, повалили на землю, скрутили им руки. Агриппина, стоявшая рядом и наблюдавшая за всем этим, поморщилась.
— Вот мерзавцы! — прошипела она. — Поедем вместе!
Её слуги оказались попроворнее и первыми подбежали к хозяйке, чуть ли не подхватили под руки, усадили госпожу, заботливо укрыли меховой накидкой. Валерия уже хотела сесть в паланкин Агриппины, как вдруг в толпе увидела быстроногого Аполлона. Он стоял чуть в стороне, скрестив руки на груди, и во все глаза рассматривал её. Улыбка светилась на его красивом лице.
— Садись, — повторила вдова Криспа.
— Да-да!
Императрица подозвала к себе Розалинду:
— Видишь светолокудрого?
— Заметила.
— Скажешь ему, чтобы завтра в полдень он пришёл во дворец.
— Зачем?
— Что значит — зачем?!
— Что мне ему сказать, если он спросит: зачем? — вспылив, разъяснила служанка.
— Скажи, его хочет видеть императрица.
— Так прямо и сказать?
— Нет, криво скажешь! И отправляйся во дворец, когда вернусь, пойду в термы, чтоб всё было готово к моему приходу! Если Клавдий спросит, я у Агриппины. Буду через пару часов. И не забудь узнать, как зовут быстроногого.
Розалинда фыркнула, словно осталась недовольна данными ей распоряжениями. Валерия уже отошла от неё, но, услышав этот фырк, тут же вернулась.
— Ещё раз услышу твоё фырканье, ты у меня в одну секунду вылетишь из дворца и отправишься на один из безлюдных островов, где подохнешь с голоду, — прошипела Мессалина.
Розалинда остолбенела от этой угрозы, лицо её побелело, а императрица забралась в паланкин Агриппины и задёрнула полог.
Агриппина ничего не знала об отъезде Сенеки. Ей сообщили, что он уехал с радостью и даже благодарил Мессалину за этот роскошный подарок: возможность отдохнуть от римского злословия. Агриппина говорила об этом с грустью, словно ожидала большего от его ссылки, но сенат не взроптал, и ничего сверхъестественного не случилось. Клавдия не прогнали, а Мессалину не стали поносить на всех углах. Тех двоих крикунов у храма она наняла сама через подставных людей. За двести сестерциев, выданных каждому, они решились несколько раз выкрикнуть гнусные оскорбления в адрес императрицы, однако никто из толпы их не поддержал.
