Тиберий послушался мать и приказал Пизону отравить Германика, что тот и сделал 10 ноября 19 года. Его сыну, Калигуле, было тогда семь лет. Узнав о смерти Германика, Тиберий объявил в Риме траур. Знаменитого полководца многие любили. Люди плакали на улицах. Его жена, Агриппина Старшая, поехала в Антиохию и привезла тело мужа в Рим. Император присутствовал на похоронах и обронил скупую слезу. Через несколько дней Агриппина неожиданно обвинила Тиберия в убийстве мужа, сделав это громогласно и не стесняясь в выражениях. Тиберий с трудом её успокоил, затаил злобу и чуть позже сослал её на остров Пандатерия, где Агриппина покончила с собой, уморив себя голодом. Калигула, внучатый племянник Тиберия, продолжал воспитываться во дворце вместе с братьями и тремя родными сёстрами, Агриппиной Младшей, Юлией Друзиллой и Юлией Ливиллой.
Властитель не сомневался, что найдутся злые языки и настроят сына Германика против него. Так и случилось. Император сразу почувствовал холодок в их отношениях: Гай отворачивал в сторону лицо, боясь смотреть ему в глаза, и Тиберий понял: ему всё известно. Он вызвал его и спросил напрямую:
— Что тебе наплели?! Что я приказал убить твоего отца?! Отвечай!
Калигула, шмыгнув носом, кивнул.
— Так вот это враньё! Пизон по моему приказу проводил тщательное расследование и установил, что один из его приближённых Луций Сервилий влил яд в его чашу с вином. А причина одна: он метил на его место! Я усыновил Германика, он был мне сыном! Зачем мне убивать собственного сына? Зачем?.. Ты об этом подумал?! — яростно прокричал правитель. — И твоя мать решила, что всё сделано по моему тайному приказу, устроила скандал на весь Рим, а потом, осознав, что сотворила глупость, покончила с собой! И всегда найдутся подлые людишки, жаждущие нас с тобой поссорить! Кто тебе наболтал эту чушь?!
— Какая разница. Я больше никого не буду слушать! — Он посмотрел прямо в глаза Тиберию. — Обещаю тебе... дед!
Но что-то натужное, фальшивое прозвучало в этом обещании. Уже тогда он пробовал актёрствовать, фиглярничая и пытаясь копировать всех, но у него неважно получалось. Не хватало искренности. Тиберий и здесь выглядел посильней, сказывалась матушкина выучка, Ливия во всех своих ролях была предельно искренна.
— Ну вот и хорошо, — улыбнулся властитель. — Нам не надо ссориться, Сапожок. Держись меня. Я знаю, твой отец посоветовал бы тебе то же самое. Мы любили друг друга...
Но с того дня Тиберий уже не мог доверять Калигуле и приказал своим людям присматривать за ним. Задушевных разговоров с «внуком» тоже больше не заводил. Сын Ливии чувствовал эту отчуждённость, а едва Тиберий уехал на Капри, Сапожок стал опасаться за свою жизнь и чаще всего ночевал в конюшне, а не дома, дабы успеть вовремя проснуться от храпа лошадей, если убийцы появятся в дверях. Ливия не стала бы медлить, она давно бы отправила Сапожка на тот свет. Почему же Тиберий этого не делает? Слишком стар или мозги съела эта чёртова болезнь?
Яд, приготовленный молодой знахаркой Лукустой, давно лежал в бронзовой коробочке у его изголовья: измельчённый желтоватый порошок без вкуса и запаха. Хватит одной щепотки, чтобы через пять секунд почувствовать резкое удушье, а ещё через пять умереть. Почему же он этого не делает? На теле нет живого места, он прогнил насквозь, как рыба, провалявшаяся месяц на берегу. Странная штука жизнь. Она тебя мучает, а жить хочется.
И снова прошло полчаса, прежде чем Тиберий поднял глаза на Калигулу и с трудом вспомнил, зачем позвал его.
— Так ты ждёшь не дождёшься моей смерти? — нарушил молчание Тиберий. — Зачем?
— Я не жду! Я ничего не жду! — выпалил Сапожок, и слюна потекла с его губ. — Меня оклеветали! Этот возница сидел к нам спиной! Что он мог слышать? А твой префект Квинт Макрон жаждет моей смерти, потому что я сплю с его женой.
— А зачем ты спишь с его женой? — оживился Тиберий. — Кто тебе дал такое право?
— Никто, она сама, мне стало её жалко. Макрон с ней не спит, а мне она нравится. Что тут такого? — Он дёрнулся, пригнул шею, точно дядя собирался его ударить.
Тиберий снизу, из бассейна, смотрел на Сапожка. Запах гниющего тела щипал ноздри, и расставленные повсюду вазы с благовониями не могли его заглушить. Сапожок поморщился, его подташнивало.
— Но я готов её оставить. — Гай Германик взглянул на Макрона. — Мне эта старая рухлядь не нужна. И не хочу, чтоб ты умирал! Зачем мне твоя смерть?! У меня есть своя!
И он засмеялся, решив, что это нормальная шутка. Но лицо Тиберия потемнело от гнева, и Сапожок притих.
— Хочешь лишиться носа? — суровым тоном неожиданно спросил император, сверля мутным взором нахального племянника. — У меня его почти нет, но я не переживаю. И ты будешь без носа...
Сапожок похолодел от этих слов. Он представил себя безносым, и губы у него задрожали.
— Зачем мне без носа? — растерянно пробормотал Калигула.
— Ты же хочешь быть императором... А отныне все правители будут безносые. Так я решил! Согласен?
— Нет, я не хочу.
— Не хочешь быть императором? Или жалко нос потерять?
Сапожок молчал, выпучив глаза, и властитель повернулся к Макрону, словно ища у него поддержки.
— Он хочет властвовать, я по глазам вижу, — бросил префект.
— Нет, не хочу! — выпалил Калигула. — Не хочу!
Тиберий поплыл к другому краю бассейна, где на подносе стояла чаша с красным вином и лежали гроздья спелого чёрного винограда, сыр, лепёшки и вымоченные в уксусе оливки. Правитель пригубил вино, забросил в рот несколько крупных виноградин. Потом вернулся к Калигуле.
— Ну если не хочешь, я подумаю тогда о другом преемнике. До сих пор ты таковым являлся, а ныне, выходит, отказываешься, — монотонно прогудел властитель. — Жаль, очень жаль...
Тиберий нарочно тянул слова, ведя нехитрую игру с племянником, видя насквозь его жадную натуру и наблюдая за его трусливыми метаниями. Самодержцу было скучно. Скука ещё яростнее, чем сифилис, разъедала его душу. Сын Ливии знал, что Сапожок не успокоится и главная опасность будет исходить от него, но в этом обжигающем риске, в смертельной игре с главным завистником и тлела последняя искра жизни, не дававшая императору умереть.
— Уезжай в Рим, ты мне больше не нужен, — проворчал властитель.
Калигула застыл на месте, собираясь что-то сказать, но неожиданно поклонился и, не проронив ни слова, удалился.
— Приглядывай за ним, — обронил Тиберий Макрону. — А если вздумает волчьи клыки показать, отрежь ему нос, я тебе разрешаю.
Макрон поклонился, покоряясь воле Тиберия, хотя до конца так и не понял, шутит император или говорит всерьёз. Они вернулись в Рим, но за всю обратную дорогу Сапожок не произнёс ни слова.
Прошло полгода, летний страх забылся. Вдруг кто-то подкинул в императорский дворец рисунок, начерченный грифелем на дощечке: безносый профиль Сапожка. Тот, взбешённый, прибежал к Макрону. Тыча дощечкой ему в лицо, брызгая слюной, потребовал объяснений.
