Он покачал головой.
– Можете мне поверить – их успели пробудить и без вас.
– Ваша мать… нездорова?
– Она умирает.
– Ну, я просто попыталась выразиться поделикатней.
– Вообще-то не было нужды.
Аманда кивнула, припомнив, каково это было, когда умирал ее отец. Бесконечные посещения, больничный запах, то, как он словно уменьшался с каждым днем, все меньше походя на того человека, который наполнял ее воспоминания. В детстве и юности она и помыслить не могла, что нечто подобное когда-нибудь произойдет. Но все хорошее рано или поздно кончается. Вот кто-то рядом с тобой, во всей своей красе и воспринимаемый как должное, – а вот уже нет.
– Ну что ж, крайне сочувствую, – произнесла Аманда. – Вам, должно быть, сейчас очень тяжело.
– Думаю, что ей гораздо тяжелее.
Пол подхватил свое пиво и залпом отпил половину бутылки.
Аманда выжидала.
– Я очень давно ее не видел, – продолжал он. – И в этих краях давно не был. Знаете, как это бывает: откладываешь что-то в сторонку, напрочь о нем забываешь, и кажется, что этого уже нет. Но потом сознаешь, что на самом-то деле никуда все это не девалось и все время было с тобой.
– Как коробка, которую все никак не закрыть?
– Вот именно.
– Поверьте – очень хорошо знакомая мне ситуация. Вы остановились в доме своей матери, насколько я понимаю?
Пол кивнул.
– Странно, что вы не предпочли гостиницу, – сказала она.
– Чтением лекций столько не заработаешь.
– И все-таки…
Пол не ответил, и Аманда поймала себя на том, что пытается представить себе, каково это – после всех этих лет вернуться в дом своего детства, в самих стенах которого засела столь гнилая история. Тем более что, в отличие от Билли Робертса, Пол не был просто вынужден так поступить. Но, глядя на него сейчас, Аманда осознала, как много из той ноши, которую он сейчас тащил на себе, приходилось на чувство вины. Может, несмотря на все его нежелание ворошить прошлое, где-то в глубине души он чувствовал, что без этого не обойтись?
– Не знаю, – медленно произнес он наконец, словно и сам пришел к такому же выводу. – Как это ни тяжело, но, по-моему, это просто мой долг перед матерью. Она присматривала за мной, когда я был маленьким. Защищала меня. Воспитывала. Может, это последнее, что я могу для нее сделать. Хотя, думаю, теперь уже слишком поздно.
– Вовсе необязательно.
Тут зажужжал ее телефон. Бросив взгляд на экран, Аманда обнаружила сообщение от Лайонса, требующего немедленно поставить ее в известность, что, черт возьми, происходит. Уже только по тому, с какой ледяной вежливостью оно было сформулировано, становилось ясно, в каком бешенстве он пребывает оттого, что его держат в потемках. Ладно, подождет. Она прокрутила список сообщений к началу – вдруг пропустила что-нибудь новенькое от Тео, но нет. Загадочный пользователь, скрывающийся за ником «ЧК666», явно пока еще не клюнул. И, естественно, если им был Билли Робертс, то этого никогда уже и не произойдет.
Перед глазами помимо воли вновь возникла та жуткая сцена.
Аманда вытряхнула ее из головы и осушила свой стакан.
– Ладно, – сказала она. – Мне пора.
– Ну что ж, спасибо за пиво.
– Не за что. Теперь, когда я знаю, как бедствуют университетские преподаватели, была только рада хоть чем-то помочь. Я с вами еще свяжусь. Было бы полезно поговорить о том, что здесь тогда произошло – пусть даже если это просто наведет меня на какие-то мысли, в каком направлении искать.
– Не знаю, чем я тут могу особо помочь.
– Я тоже. Но посмотрим. – Аманда встала. – А между тем, не присоветуете ли кого-нибудь в этих краях, с кем мне стоило бы пообщаться?
При этих ее словах Пол посмотрел мимо нее на двери паба.
До сих пор он производил впечатление настолько открытого и искреннего человека, что Аманда не сомневалась ни в едином его слове. Но теперь в его манере вести себя появилось что-то новое. Пол не походил на человека, который роется в памяти в поисках какого-то имени – скорее напоминал того, кто уже держит это имя в голове и пытается решить, произносить его вслух или нет.
– Да нет, – наконец произнес он. – Вряд ли.
21
Въехав в Гриттен-Вуд, бывший наш дом я оставил далеко в стороне.
После съезда с двухполосной автомагистрали далеко впереди открылась сплошная стена Сумраков – темное непроницаемое сгущение пространства у самого основания неба. Дело было к ночи, и я нервничал при мысли, что мне предстоит лечь спать в моей старой комнате после всего, что там сегодня произошло. Со всем тем, что я недавно узнал, бурлящим в голове. В компании одного лишь старого дома, пощелкивающего и поскрипывающего вокруг меня, и леса за ним, полного тьмы и призраков.
Естественно, призраки тут были буквально повсюду.
Остановив машину у совсем другого участка, я выглянул в боковое стекло машины. Сад невероятно зарос, упругие заросли ежевики сгорбились над лужайкой, словно наваленные кучей мотки колючей проволоки. Трава и бурьян у самого дома вымахали так высоко, что дотягивались до грязных черных окон первого этажа. От дома осталась лишь одна пустая оболочка. У меня возникло чувство, будто лес за ним запустил свои пальцы на задний двор и медленно сжимает их, требуя возвращения строения в дикую природу.
Старый дом Джеймса…
Мне смутно припомнились слова матери, что Карл и Айлин съехали отсюда много лет назад. Возможно, предварительно они пытались продать дом, но кто вообще станет покупать жилье в Гриттен-Вуде? Поселок медленно умирал – дома, словно фонари, гасли один за другим, и перегоревшие лампы никто не заменял. Строение, теперь стоящее передо мной, явно пребывало в полном забросе многие годы, и сердце было вырвано из него задолго до этого.
«Билли мертв», – подумал я.
Эти слова несли в себе совершенно четкий смысл, но почему-то не легли на карту окружающего меня мира так, чтобы я мог его до конца ухватить. Казалось, что эта новость должна была оказаться важной для меня – что полагалось бы испытать какие-то чувства. Наверное, следовало только порадоваться. Испытать удовлетворение по поводу того, что после всего, что он натворил, этот поганец наконец получил по заслугам. Это была бы вполне естественная реакция, разве не так? Но каждый раз, когда я рылся внутри себя в поисках хоть какой-то реакции на это известие, то никак не мог ее найти.
Правда заключалась в том, что во всех отношениях, имеющих хоть какое-то значение, все эти двадцать пять лет Билли и так был для меня мертв. Он был всего лишь старой фотографией, которую я уже давным-давно убрал с глаз долой. Тогда, в те времена, я и сам с радостью убил бы его за то, что он сделал, но со временем это желание полностью перегорело. Теперь, задним числом, я хорошо видел, что им всегда было легко манипулировать. У Билли было трудное детство, и, насколько я мог себе представить, его взрослая жизнь тоже была далеко не сахар. Единственной эмоцией, которую сейчас его смерть у меня вызвала, было странное чувство печали – при мысли о том, сколько жизней разрушило то давнее событие и насколько все это было никчемно.
