— Решила проветриться без детей и собак. Могу зайти, если все еще приглашаешь…
Отправила и вернулась к началу улицы, чтобы сделать вид, что только подхожу к дому. Ответа не пришло. Что ж — Вселенная прямо-таки в рожу тычет знаком: не влезай — убьет. Ну куда лезешь? Зачем? Кому от признаний сейчас будет легче? Столько воды утекло… И этой другой нет больше в его жизни. И жизнь у него новая, как и у меня… К чему ворошить потухшие угли — только обожжешься, возможно, если в душе они до конца так и не остыли.
— Слава!
Я едва удержалась на ногах после окрика — блин, то кочка, то канава, то сердце в пятки и подножку ставит. Собралась, обернулась. Джек уже наполовину сократил между нами расстояние, но дальше пошел медленно, и я в этом помогла — успела сделать шага три навстречу.
— Извини. Там ЧП небольшое… Мелкие дверь с петель сняли…
— Снесли? — переспросила я с нервной вымученной улыбкой.
— Сняли. Ручками. От скуки. Обратно вставать она никак не желает. Пойдем?
Я не пошла: сильнее вжала подошвы кроссовок в податливую землю, а мокрые ладони прижала к обтянутым джинсами бедрам.
— Думаешь, у меня получится поставить дверь на место?
Какая дурацкая шутка — но чем богаты, тем и шутим… Когда совсем не до шуток. Сколько раз мы стояли вот так на этой дороге под забором у Шланга! И не уходили, пока не набьем поцелуями оскомину. Иногда расходились на углу, чтобы по очереди вернуться домой. Это в те вечера, когда я врала, что сижу у кого-то из девчонок. Меня покрывали — всем такая игра даже нравилась. Кто не чувствовал зависть, те проникались сопричастностью к великой любви Монтекки и Капулетти.
Сейчас одним взглядом Джек и яд влил мне в душу, и нож под ребро сунул. Вспомнил ли он наше последнее летнее расставание здесь? И пересохли у него губы так, как сейчас у меня… Только бы не облизать, только бы забыть, кто перед тобой. Или наоборот вспомнить, что это посторонний мужик, которого я вижу сегодня в третий раз. Всего лишь в третий. Если бы он постарел и стал похож на своего отца, было бы легче представить себе, что когда-то была влюблена в его сына. Но ведь Джек вообще не похож на дядю Володю, если только волосами. Ростом выше на две головы — тот был маленький, таким юрким легче влезать в машину на экзаменах… Ну о чем я думаю, о чем…
— Там мужиков достаточно…
Стоит и держит руки в карманах, а я не успела спрятать свои в джинсы.
— Еще не разошлись, значит…
— А ты надеялась?
Я не задала вопроса — зачем он переиначил мою фразу?
— Я не собиралась в гости. Просто вышла проветриться. Погулять перед сном — иначе не усну.
Замолчала — и он молчит и глаз с лица не сводит. Не рассматривает, а просто глядит, в упор, будто на допросе. Профдеформация? Ну так и я по работе еще и не в таких ситуациях лицо держала.
— Я там лишняя буду? Говори правду, я пойму… И не пойду в гости незваной гостьей. Ты для этого вышел? Сам? Или тебя Юрка отправил?
Джек тряхнул головой — так странно, точно из вакуума только что выпал, или мне просто очень хотелось верить, что и в его голове время побежало вспять. Он же должен был ко мне что-то чувствовать — не только же половое влечение… Ведь не могли же розовые свинки в моих глазах разрастись до кабанов и затмить весь белый свет.
— Он дверь держит. Поэтому за тобой пошёл я…
— Тогда ответь ты, мне стоит идти?
Я смотрела ему в глаза — прямо. Он не мог не понять моего намека.
— Бабы по домам разошлись, одни мужики остались… Будет ли тебе с нами интересно? Ну и шашлык давно остыл…
Короче, послал меня домой. Ясно. Что и требовалось доказать… Что доказательств и не требовало. Дверь закрылась. Захлопнулась. Все свободны. Расходимся…
— Я не голодная, — я поджала губы всего на мгновение, но его взгляд успел на них переместиться. — Слушай! — голос наконец-то прозвучал грубо. — Говори прямо: если я тебя раздражаю, я действительно уйду. Без обид. Только скажи Шлангу правду.
Правду… Тебе тяжело ее было даже написать… Двадцать лет назад.
— А какие тут обиды? — Джек только глубже засунул руки в карманы и сгорбился. — Ты чего…
— Не чего, а из-за чего, — выдала я еще грубее. — Из-за дачи.
Пусть не думает, что меня гложет другое. Пусть не строит иллюзий, что он любовь всей моей жизни. Единственная! И неповторимая. Не нужны мне такие повторения…
Джек чуть выпрямился, но рук из карманов не вынул.
— Брось… Я ее продал и распрощался навсегда. Я тут впервые за четыре года. И только из-за днюхи Шланга. Так что не боись, ты меня здесь больше не увидишь…
— Да для меня это вообще не проблема… — продолжали мы разговор слепого с глухим.
Стук сердца все уши забил — как я слова Сомова вообще разбирала, не понимаю. И что со мной такое? Будто снова восемнадцать и от моего солдатика ни ответа, ни привета. И как я бродила тут летом по боевым местам юности, чтобы родными ароматами вылечить больную душу. Тогда ещё я верила, что это простое недоразумение, плохая работа почты, и через полгода мы снова встретимся. Встретились — через полжизни.
— Я за тебя переживала… Я бы тоже расстроилась.
— Приятно слышать. Ну, идешь к Шлангу? Или домой проводить?
— Провожать меня уж точно не надо. А раз меня старший в кой-то веке из дома выпустил, то грех не воспользоваться…
Я не договорила — решила, что «ситуация» все же малость не то слово…
— … возможностью на час почувствовать себя снова беззаботной девчонкой…
Это я сказала обдуманно. Пусть его уколет хоть маленькой тонюсенькой портновской иголочкой. Костюмчик скроен не по мне, но я выдержу роль этот час. Как выдерживала другую двадцать лет.
14. 38 дней
Самыми сложными стали первые тридцать семь дней моей свободной жизни. В тридцать восьмой я верила, что вздохну свободнее. Но в первые полчаса нового дня ничего не изменилось — виноват, конечно, Влад, который пока еще не исчез из моей жизни и из моей постели.
— Влад, ты мне спать мешаешь…
