Я накормила собаку, выкупала дочь, отправила в душ Ярослава — с меня самой сошло сто потов. Уложив всех спать, рухнула поперек застеленной кровати. Стеклопакеты не пропускают никакого звука. Душно, но я не открою окно — пусть лучше ничего не услышу. Но телефон пикнул достаточно громко:
— Спасибо за заботу. Придёшь? Ещё чай остался…
Многоточия в сообщении не было, как, впрочем, и точки. Точку в отношениях мы так и не поставили, а все остальное я напридумывала себе сама… Но и он, он же тоже сидит в бане и всякую херню про меня думает. Ну почему, почему мне было трудно послать его в баню, когда он попросил у меня крышу над головой?
Во рту пересохло, голова раскалывалась — витаминный чай мне не поможет. Я пялилась на чёрный прямоугольник телефона, но не понимала сути только что прочитанного, как и художественной ценности знаменитого «Чёрного квадрата».
Экран снова вспыхнул — в темно-сером прямоугольнике белым было написано: «Приди, пожалуйста», и в зелёном появился мой ответ: «Дай мне пять минут». Только хватит ли мне их, чтобы успокоить разбушевавшееся сердце и подтянуть разболтавшиеся нервы?
44. Бомж
Господи, Боже ж ты мой! Даже в ту далекую ночь коленки не тряслись так сильно, как сейчас начали за чертовы пять метров от крыльца до бани — я чуть через порог не кувыркнулась.
— Понедельник — день тяжелый? — прижалась я горячей щекой к косяку, чтобы казаться непринужденной.
Но если Сомов хоть чуть-чуть сохранил умение читать мое состояние по лицу, то точно знал, что перед ним снова испуганная пятнадцатилетняя девчонка. Собственно он выглядел не лучше, чем в шестнадцать, когда возомнил себя мужчиной. Челка взъерошена, ворот рубашки расстегнут… Тогда, правда, он был в футболке, и та из-за дурацкой худобы, когда он летом попер в рост, висела на нем тряпкой.
— Дверь закрой, а то комаров напустишь.
Усмешка вышла неестественной — нервной. Я закрыла дверь, отрубая себе все пути к отступлению. Верхний свет не горел, только тусклый фонарик — боже, он решил поиграть со мной в дежавю? Или понимает, что свет в бане может привлечь нежелательное внимание соседей, хотя за глухим забором ничего не видно же… Его самого рассмотреть я успела в свете уличного фонаря, реагирующего на движение. Сейчас на мое движение — даже мелкую дрожь — реагировали глаза, то вспыхивая на бледном лице Джека, то… Загораясь еще ярче. А вот мое лицо сейчас, наверное, темное — от страха, безумного — я до сих пор не понимала смысла Рубикона, который перешла.
— Садись, в ногах правды нет.
И в твоих глазах тоже — я отвела взгляд от довольного лица и уставилась на руку, которая погладила лавку рядом с затянутым в джинсу бедром. Ночь и день не прошли даром — он решил воспользоваться моим предложением тела без души. Ну так что ж… Душа моя все равно в пятках — ее даже днем с огнем не сыщешь, что уж про тусклый свет фонарика говорить.
Я села, и Джек убрал руку, но не обнял, а принялся наливать остатки чая в крышку от термоса. Термос другой, но ощущения прежние — точно расстались неделю назад, и неделя эта была наполнена дурацкими школьными уроками.
Я пригубила обжигающего чая. Рука Джека тем временем чуть не проломила столик — будь на его месте мое бедро, я проснулась бы с синяком. Проснулась? Или я уже сплю — и мне снится моя беззаботная юность — промозглый март, в котором чувства обостряются до предела. Если вообще у настоящей первой любви есть предел.
— Мать выгнала или сам ушел? — взглянула я на него поверх стакана из нержавейки, за которым пряталась от возможного поцелуя, словно за щитом.
— Очень тебя хотел увидеть. Не могу не спать две ночи подряд. Это небезопасно…
А взгляд опасный-опасный, только под ним страх отступает, уступая место совсем иному чувству — полной свободе. От всех и всех обязательств.
— Видел, я тебе подушку с пледом принесла?
— Видел… — глаза еще сильнее вспыхнули. Джек протянул руку и забрал от моего лица пустой стакан. — Я захватил спальник.
— Из дома?
— Из магазина.
— Долго бомжевать собрался? — попыталась я усмехнуться, но вышло криво.
— Пока в полицию на меня не заявишь…
— Дружки отмажут, не боись…
— Нет у меня тут дружков. Я не работал в Питере по специальности. Ни дня.
— Как так получилось?
— А вот так… Так что можешь смело меня выселять… Но, может, на что сгожусь? О бедном гусаре замолвите слово, — запел он тихо, — ваш муж не пускает меня на постой, но женское сердце добрее мужского и… Что-то там про уголок было.
— Там был торт, который коньяком не пропитали… — сжала я губы в миллиметре от его лица.
— В следующий раз приеду с тортом. Можно коньяк отдельно? Армянский пять звезд устроит? Или только Хеннесси?
Я чуть отстранилась, упершись в лавку обеими руками — просто хотелось потянуть затекшую спину, но тут же поймала взгляд Джека, довольно плотоядный, на прорисовавшейся под футболкой груди.
— Я пыталась поддержать культурную беседу в пригороде культурной столицы, а ты все опошлил… — снова сделала я попытку беззаботно улыбнуться и снова потерпела фиаско.
— Как всегда… Сказал же, мы, мужики, все одинаковые…
— А мы, бабы?
— Вы разные…
— И вам хочется разнообразия… — не отводила я взгляда от его не менее напряженного.
— Наоборот… Хочется с одной, но долго. Настоящая женщина — каждый день новая.
Он протянул руку, но я сумела увернуться, и Джек уперся пятерней в обшивку стены. Тяжело выдохнул, но не приблизил ко мне лица.
— Передумала?
Я взяла секундную паузу, действительно секундную.
— Я много чего передумала за сегодняшний день, а ты?
Его рука скользнула по стене на лавку и замерла в миллиметре от моего бедра.
— Решил не гневить судьбу. На день, на месяц, на год — пока не прогонишь… Я хочу быть с тобой. Тайно так тайно, открыто так открыто. Как ты решишь…
— Это не очень честно…
— По отношению к твоему мужу? — перебил Джек зло. — Я знаю, но если тебе на него плевать, то мне и подавно.
— И на меня, и на моих детей?
Он нашел мою щеку, но только погладил. Осторожно, точно проверял, восковая это кукла или живая.
— Нет, ты и дети для меня едино… И ценно.
— Потому что привычно воспитывать чужих детей? — выдохнула я ему почти в рот, и поцелуя не состоялось.
Он и руку убрал, и снова схватился за стол.
— Откуда знаешь?
Злость в голосе, неприкрытая.
— Твоя мать на всю дачу растрезвонила, моей донесли — ну и дальше по испорченному телефону. Почему сам вчера не сказал?
