– Суд идет, мать его растак! – завопила она.
Орсо оттянул воротник, пытаясь загнать туда хоть немного воздуха. Месяцами он едва мог вспомнить, каково это – когда тебе тепло. Теперь в Народном Суде царила удушающая жара. От весеннего солнца, сверкающего и отблескивающего на кривых оконных стеклах. От возбужденного дыхания толпы. От их слухов, пересудов, потрясения, страха. Единственным пристанищем прохлады, когда высокие двери распахнулись, явилась обвиняемая.
На Савин было простое платье кормилицы, безупречно белое. Ни драгоценностей, ни даже парика. Ее темные волосы были острижены очень коротко, под самый череп, словно она отбросила всякое притворство; лоб пересекал багровый шрам. Орсо никогда не видел ее такой прекрасной. Впрочем, эта мысль являлась ему каждый раз, когда он ее видел, с утомительной предсказуемостью. Он схватился за прутья клетки, только что не прижавшись к ним лицом, когда она проходила мимо.
Ему хотелось крикнуть ей что-нибудь ободряющее – «Будь сильной!», или «Ты покажешь этим мерзавцам!», или «Я люблю тебя!», – но она смотрела в другую сторону. Савин проскользила по плиткам пола, стиснув руки и высоко подняв голову, словно принадлежала к какому-то другому, более благородному виду существ, нежели та потная масса, что собралась на скамьях и галереях. За ней следовали две горничные, каждая несла на руках нечто вроде маленького свертка одеял.
– Это что, ее дети? – пробормотала Хильди, садясь прямее.
Один из свертков пошевелился и тихо запищал. Орсо мельком увидел маленькое недоумевающее личико, когда его проносили мимо.
– Кровь и ад, – выдохнул он.
По толпе тоже прошла волна ропота. Так, значит, это… его племянница и племянник? Он ощутил легкую тошноту при этой мысли.
Суорбрек, в своем кроваво-красном обвинительском костюме, поглядел на них с открытым презрением.
– Дети не допускаются на заседания Народного Суда!
– Вы можете подвергать сомнению мою невиновность, – прозвенел голос Савин, в котором не было ни следа страха, – но какое преступление совершили мои дети, что они должны быть отделены от своей матери?
Обычно на обвиняемую после таких слов посыпался бы град оскорблений, а возможно, и объедков, монет и осколков стекла – в одном памятном случае сверху полетело даже ведро с мочой, – но сегодня настроение было совсем другим. В доносившемся с галерей ропоте слышалось одобрение. Даже поддержка. Похоже, спокойное достоинство, с которым держалась Савин, встретило там не меньшее восхищение, чем в клетке Орсо. Он не мог сдержать едва заметную улыбку, едва заметную дрожь стиснутого кулака. В Народном Суде каждая маленькая победа была поводом для праздника.
Однако Судья только лениво отмахнулась:
– Они ведь тоже граждане, верно? У нас все равны и все равно приветствуются! – Она развалилась в кресле, задрала ноги и с отчетливым стуком опустила босые ступни на столешницу. – На приговор это никак не повлияет.
Истинность ее слов была мучительно очевидна для любого, кто видел, как суд посылает на смерть сотни людей, независимо от предъявленных доказательств или процедур. Савин могла демонстрировать хитрость Гластрода, величие Иувина, силу воли самого Эуса, громоздиться на горе младенцев посреди океана симпатии – Орсо не видел, каким образом это могло хоть как-то что-то изменить. Что-то изменить могло только своевременное прибытие нескольких тысяч вооруженных людей.
В последний раз коснувшись своих детей, Савин вплыла в отделение для подсудимых с тем же спокойствием, словно это была ее персональная ложа в театре. Орсо взглянул в сторону скамей, где в переднем ряду развалился Танни, раскинув руки и лениво щурясь на солнце. Его старый партнер по азартным играм, сводник и, по требованию, знаменосец не глядел на него, но как бы рассеянно крутил пальцем, описывая круг за кругом.
Время! План Тойфель работал! Форест с Молодым Львом уже двигались сюда! Орсо покусал губу, поглядывая на суд с новым ощущением срочности. Он должен был найти какой-то способ выиграть время.
Судья несколько раз врезала по столу, требуя порядка, и с грохотом отшвырнула кувалду.
– Запереть все двери! – завопила она. – Чтобы ни одна сука нам не помешала!
И вновь воцарилась напряженная, бездыханная тишина.
* * *
– Гражданка Брок!
Суорбрек прошагал к Савин в своем нелепом красном мундире, сжимая в руке стопку бумаг. Похоже, этот напыщенный болван сам себя обманул своим актерством и вообразил, что он действительно является величайшим юридическим светилом эпохи.
– Вы обвиняетесь в спекуляциях и ростовщичестве невероятных масштабов… в связях с врагами Союза… и заговоре против Великой Перемены!
Он перечислял обвинения так, словно это были знаменитые заключительные строки какой-нибудь известной пьесы, и так же ждал аплодисментов. Но давний партнер Савин, гражданин Валлимир, очевидно, в точности выполнил данные ему инструкции, наполнив галереи людьми, которые пользовались ее благотворительностью, и заплатив остальным, чтобы они вели себя соответствующим образом. Теперь, когда эхо высказанных Суорбреком обвинений растворилось в угрюмом молчании, ее последнее капиталовложение окупилось сполна. Лица зрителей, прижатые к перилам балконов, глядели вниз на обвинителя с выражением холодной враждебности.
Она отрепетировала свою позу перед зеркалом, с величайшей тщательностью отточила каждую деталь. Непокорная, но не заносчивая. Величественная, но не гордая. Теперь, когда ожидание закончилось и завязалась битва, ее страх полностью исчез. Несмотря на лихорадочную жару в зале, она чувствовала ледяное спокойствие. Она не стала отвечать на обвинения, всем видом показывая, что они недостойны ее ответа.
Суорбрек откашлялся, пожевал губами, собираясь для следующей атаки, и ткнул в нее обвиняющим пальцем:
– Я вижу, вы сегодня сама скромность! Однако те из нас, кто знаком с вашими публичными появлениями, привыкли видеть вас закутанной в шелк и осыпанной алмазами. Ваше имя является синонимом выставляемой напоказ неумеренности! Очевидно, вы еще и мастерица менять свой облик. Настоящий хамелеон!
– Уверяю вас, я такой же человек, как и все остальные. – В ее голосе, отразившемся от купола, звучала обнадеживающая уверенность. – И в полной мере разделяю недостатки других людей.
– Более чем в полной мере, как могли бы сказать некоторые! Вы притворяетесь скромной гражданкой Союза, такой же, как все. Вы спрятали свое неприглядное прошлое за прославленным именем вашего мужа. – Он снова обратился к галереям. – Но мы знаем, кто вы такая! Не кто иная, как Савин дан Глокта, отъявленная… отъявленная… что это вы там делаете?
Последняя реплика была вызвана тем, что Савин принялась расстегивать пуговицы на своем платье.
– По-моему, это очевидно, гражданин Суорбрек. Я собираюсь удовлетворить нужды своих детей.
По залу суда пронесся ропот, когда она расстегнула свой корсет для кормления и вытащила одну грудь наружу. Суорбрек поспешно отвел взгляд, его щеки залила краска. Зная, что он глупец и трус, едва ли стоило удивляться тому, что он еще и ханжа.
