Твоя семья:
Лидди и Май.
Добрый человек… Что-то закапало на бумагу, и чернила потекли. Пот со лба, что же еще. Он скомкал письмо в кулаке, стащил с себя стекляшки и вытер лицо татуированной тыльной стороной ладони. Его рука тряслась.
– И теперь, – вопил Суорбрек, – вы хотите, чтобы мы поверили, будто вы обратили все свои, несомненно, выдающиеся способности на благотворительные проекты? Что великая эксплуататорша стала великой филантропкой!
– Я открыла свой дом для сирот, – отвечала Савин еще более резким тоном, чем прежде. – В трущобах я пытаюсь раздавать хлеб и уголь нуждающимся. Знают Судьбы, их у нас предостаточно.
– Да неужели?
На лице Суорбрека заиграла коварная улыбка. Он решил, что подловил ее, словно удильщик, подцепивший на крючок невиданных размеров рыбу и затаскивающий ее в лодку.
– Есть множество людей, для которых Великая Перемена не изменила практически ничего, – продолжала Савин. – Люди сидят без работы, без пищи, без топлива. Пропасть между богатыми и бедными зияет еще шире, чем прежде. Я просто прикладываю все силы, чтобы как-то сократить это расстояние.
– Вы действительно осмеливаетесь это утверждать? – Голос Суорбрека звучал торжествующе.
– Нет, – отозвалась Савин. – Это утверждаете вы.
– Что?..
Засунув руку под приникшее к груди дитя, она вытащила что-то наружу. Покрытый пятнами, потрепанный, напечатанный на дешевой бумаге, разлохматившийся на краях памфлет – но имя автора было напечатано очень крупными буквами. Достаточно крупными, чтобы их могли разглядеть все присутствующие в суде.
– «Любимица трущоб», – прочла Савин. – Автор: Спиллион Суорбрек.
Броуд вспомнил тот день, когда памфлет появился на свет, их экскурсию к Трем Фермам – и поневоле фыркнул. Ее дерзостью нельзя было не восхититься.
– Я… э-э… – Суорбрек покраснел так, что мог поспорить цветом со своим костюмом. – Я не уверен… что припоминаю…
– Позвольте мне освежить вашу память чтением одного типичного пассажа.
Савин встряхнула памфлет, разворачивая его, и, продолжая покачивать младенца, принялась читать:
– «Смотреть, как леди Брок идет по этим темным улицам – все равно что смотреть на свет маяка, освещающего для этих несчастных, заброшенных людей путь к лучшей жизни. Она – как луч солнца, пробившийся сквозь дым мануфактур. Да, она дает людям хлеб, она дает людям поддержку; она, не скупясь, раздает им деньги – но самое ценное из всего это то, что она дает людям надежду!» Дальше вы превозносите мое милосердие и самоотверженность, – она взглянула на памфлет. – Прошу прощения, мою несравненную самоотверженность и милосердие.
Савин подняла бровь.
– Так что же, вы сами себя называете лжецом?
Галереи для публики взорвались восторженным ревом. Там, наверху, люди повскакали с мест. Даже кое-кто из представителей захлопал в ладоши. Король Орсо восторженно бил кулаком по прутьям своей клетки, так что дверь дребезжала в петлях.
– Да здравствует Любимица трущоб! – заорал кто-то с самого верхнего балкона.
Броуд никогда не видел Судью в такой ярости – даже при том, что ярость была у нее основной чертой. Видеть, что ее обвинителя ненавидят, – это одно. Видеть, что над ним насмехаются, – совсем другое.
– Эта гребаная сука выставляет нас всех идиотами! – рявкнул Сарлби.
Письмо было по-прежнему зажато у Броуда в кулаке. Виднелись несколько слов, написанных почерком Май:
Мы знаем, кто ты.
* * *
Лео не мог работать мечом так, как прежде, но выученный боевой конь сам по себе чертовски грозное оружие. Дав животному шпоры, он въехал в открытые ворота с тем же безумным выражением на лице – наполовину улыбкой, наполовину свирепой гримасой, – что было там всегда, когда он бросался в бой. Мельком увидел чьи-то расширенные глаза и схватился за седло рукой с поводом, растоптав человека копытами коня. Еще одного сбросили со стены – на булыжнике осталось красное пятно.
Лео не был даже уверен, что они вооружены. Однако он знал точно: на картине, которую он закажет, чтобы запечатлеть этот момент, у них будет самое грозное оружие, какое только возможно.
Через арочный проем уже врывались другие всадники, объезжая его и рассеиваясь по городу. Золото Тойфель выполнило бо́льшую часть работы, но оставалось кое-что и для стали. Имелись еще ломатели и сжигатели, готовые дать бой.
– Пристрелить этих ублюдков! – взревел он, показывая в дальний конец улицы, в направлении двух бегущих фигур.
Юранд прицелился с седла и свалил одного на расстоянии в двадцать шагов.
– Готов! – рявкнул Лео, жалея, что у него нет свободной руки, чтобы хлопнуть его по плечу.
Загремело еще несколько арбалетов. Второй человек пошатнулся, сделал еще несколько неверных шагов и со стоном рухнул на колени посреди улицы.
– Вперед! – гремел Форест. – Вперед!
Взмахами руки он посылал всадников в ворота. Копыта грохотали по булыжнику. Лео подумал, найдется ли для него место на картине. Сильный лидер, уважаемый человек… Возможно, где-нибудь сзади.
– Вперед, на Агрионт!
Наклонившись с седла, Лео крикнул Гловарду:
– Отправляйся на юг, к порту. Рассыпьтесь там, возьмите город под контроль. Арестуйте любого, кто будет оказывать сопротивление!
– А если они не захотят, чтобы их арестовывали?
– Мы не можем позволить никому встать у нас на пути! Ты понял меня?
Гловард сглотнул.
– Я понял.
Он тоже был по-своему хорошим человеком, но слишком мягкосердечным, чтобы иметь шанс оказаться на переднем плане.
Над надвратной башней уже подняли потрепанное боевое знамя – золотое солнце, подхватив ветерок, весело заполоскалось здесь впервые с начала Великой Перемены. Лео взглянул на него с улыбкой. Для него-то на картине, несомненно, найдется место.
– Что будем делать с этими? – Юранд кивнул в направлении угрюмой горстки людей, которых вытаскивали из караульного помещения и ставили в ряд, пихая на колени.
– Оставим в пленных, – сказал Лео. – Разберемся с ними позже, когда все уляжется.
– Может быть, безопаснее повесить их сразу, – Юранд в последнее время стал менее сентиментален, чем прежде. Словно поселившаяся в Лео безжалостность дала ему позволение. – Мы не хотим, чтобы нас неправильно поняли.
– Вот именно. – Лео кивнул в направлении перепуганных лиц, глядящих из окон. – Люди и без того видели достаточно казней. Надо им показать, что мы пришли, чтобы положить этому конец. – Он улыбнулся какой-то маленькой девочке: проблеск былого очарования Молодого Льва. – Повесить ублюдков мы можем и позже. Подальше от глаз.
