Никто больше ничего не кричал в защиту Савин, сколько бы денег они ни получили, – и их можно было понять. На лицах, плотно набившихся на кругах балконов под куполом, можно было прочесть только обвинение. Савин, перегнувшись через барьер, положила Арди на сгиб Фридиной руки рядом с братиком. Край одеяла выбился, и Савин осторожно подоткнула его со всех сторон, положила одну ладонь на девочку, а вторую на Гарода (он тут же заворочался и захныкал). Ей так хотелось подержать его в последний раз! Но это значило бы навлечь опасность еще и на детей. Надо было в кои-то веки проявить храбрость: отказаться от своих желаний ради кого-то другого.
– Постарайся спрятать их в безопасном месте, – прошептала она.
Фрида оцепенело кивнула. По ее щекам текли слезы – скорее от страха, чем от горя, как подозревала Савин. Но девушку можно было понять.
Савин обдернула на себе платье, поворачиваясь обратно к Судье. Глупость, конечно, но с этой привычкой было уже невозможно что-то поделать. Мать всегда предупреждала ее, что мужчин судят по их лучшим моментам, а женщин – по худшим. Нужно было сделать над собой усилие, даже ради неформального события. Савин заставила себя расправить плечи и поднять подбородок до того положения легкого дискомфорта, которое ее гувернантка всегда называла осанкой.
– Я не имею понятия, где находится мой отец, – сказала она.
Судья сузила глаза:
– Бросьте, гражданка Брок! Так вы не спасете свою жизнь.
Савин не видела, что могло бы ее спасти – не считая разве что появления самого архилектора Глокты, если бы он вдруг сбросил с себя плащ и объявился среди галереи для публики. Однако она не собиралась позволять им торжествовать победу. Чувство собственного достоинства в конечном счете немногого стоит, но Савин была намерена его сохранить.
– Вы выбрали для себя подходящее имя. – Савин обвела взглядом изуродованный зал, который некогда назывался Кругом лордов: расколотый мрамор, разломанная мебель, пустые лозунги, заляпанные красным головорезы. – Сжигатели. Вы ничего не строите, не делаете ничего нового. Все, что вы можете, – это разрушать. Старый режим действительно прогнил. Люди жаждали свободы. И что вы им дали? – Она безнадежно повела плечами. – Трупы! Я не знаю, где находится мой отец. Но даже если бы и знала, то не сказала бы вам.
Отзвуки ее голоса затихли. Она не слышала ни звука, не считая учащенного дыхания, вырывавшегося из ее собственных ноздрей, и тихого хныканья малютки Гарода.
Однако ее усилия даже не поколебали улыбку Судьи.
– В таком случае, гражданка Брок, вы не оставляете мне другого выбора, кроме как приговорить вас к смерти через падение с Цепной башни. И да будет мне позволено сказать, что за свою долгую карьеру я не выносила ни одного постановления с бо́льшим удовольствием!
Она подняла кувалду.
* * *
– Подождите! – взвизгнул Орсо, прижавшись потным лицом к прутьям клетки.
Судья очень медленно повернулась и поглядела на него, сузив глаза.
– Чего мы должны ждать, гражданин Орсо?
– Если она отказывается от разоблачений, их сделаю я! – По публике прокатилась волна шепота, невзирая на угрозы Судьи. – Я готов разоблачить кого угодно! Всех разоблачу! Черт возьми, я гарантирую вам самое лучшее разоблачение, какое вы только слышали!
На протяжении долгого напряженного мгновения Судья разглядывала его. По лбу Орсо, щекоча, медленно-медленно скатывалась капля пота. Наконец она издала веселый смешок:
– О да, такое нельзя не выслушать! Капрал Хальдер! Позвольте его жалкому подобию гребаного величества обратиться к суду!
Хальдер подошел к дверце клетки и отомкнул ее под возбужденный гомон, расходящийся по залу.
– Что вы делаете? – прошипела Хильди, когда Орсо шагнул из своей тюрьмы на волю.
– Стараюсь выиграть время.
Он не был могучим воином. Он не был ученым мудрецом. Но в том, чтобы молоть ерунду, Орсо не признавал себе равных.
– Представители! – прогремел он, выходя вперед на пространство мозаичного пола, где он некогда приговорил к смерти лорда Веттерланта. – Бывшие лорды и леди, бывшие подданные мои и моего отца, добрые граждане и гражданки Союза! Я, Орсо Первый, король Инглии, Старикланда и Срединных земель, протектор Вестпорта и Высокий король Союза, а в последнее время – обитатель промозглого подвального помещения под своим дворцом, оказался сегодня перед вами в этой изнемогающей от духоты развалине, чтобы выступить с обвинениями!
– Давайте, приступайте уже, – поторопила Судья.
– Обязательно, гражданка, обязательно!
Орсо откашлялся, обратил к суду извиняющуюся улыбку, растягивая театральную паузу.
– Боюсь, я не смогу открыть вам место, где скрывается Костлявый. Ни в коем случае не потому, что не хочу! Потому, что я его не знаю. Честное слово, каким нужно быть идиотом, чтобы доверить мне столь важную информацию? Вот вы бы доверили? Я не уверен, что я сам бы доверил! – Он покачал головой. С галерей послышались смешки. – Нет, я вовсе в этом не уверен.
Он был рад разыгрывать перед ними клоуна, если это могло выиграть несколько минут для Савин.
– Но я с радостью разоблачу этого мерзавца! Он был архилектором инквизиции, во имя Судеб! В какой-то мере это уже само по себе служит обвинением! – (Радостные крики одобрения.) – Тридцать лет он представлял собой прогнившее сердце Закрытого совета! Он подгребал под себя власть. Мучил и убивал людей. Он был беспощадным врагом как для знати, так и для простых людей. Хуже всего – он оставил свою дочь… – он бросил взгляд на Савин, которая во все глаза смотрела на него со скамьи подсудимых, вцепившись в барьер, – …свою приемную дочь… расплачиваться за его преступления в его отсутствие! Этот сморщенный говнюк! Этот трусливый калека! Этот дешевый тиранчик!
Публика встречала каждое новое оскорбление одобрительными криками и смехом. Орсо как бы мимоходом взглянул на Танни: на лице его бывшего знаменосца блуждала рассеянная улыбка, палец по-прежнему совершал вращательные движения. «Тяни время… Тяни время…»
Орсо сделал глубокий вдох.
– Да, мои добрые граждане и гражданки, его преосвященство архилектор Глокта был отвратительным экземпляром, в нравственном смысле не менее, чем физически. Однако он не развалил Союз в одиночку! Он не смог бы привести нас к тому ужасному состоянию, в котором мы ныне пребываем, без помощи добровольного олуха, который грел своей задницей трон, пока он работал. Так позвольте мне представить вам своего достопочтенного отца – короля Джезаля Первого!
При упоминании этого имени сверху полетели объедки и оскорбления, так что Судье пришлось снова взмахнуть рукой, призывая к тишине:
– Люди, прерывайте защиту сколько вам влезет, но, мать вашу, не разоблачение же!
– Благодарю, ваша честь! – Орсо поклонился ей с преувеличенной вежливостью, в точности так, как учила его мать. – Мне хочется думать, что у моего отца были добрые побуждения, где-то глубоко внутри. Он часто обсуждал со мной эти темы, когда мы вместе фехтовали. Возможность облегчить жизнь бедняков. Обеспечить всем равные возможности получать медицинскую помощь и образование. Добиться мира на наших границах. Но то, что они у него были, эти добрые побуждения, лишь усугубляет его полнейшую неспособность провести их в жизнь! Можно простить человека, который не знает, что можно сделать лучше. Но того, кто игнорирует лучшее в себе? Такого можно только осудить! Каким же он оказался никчемным куском мяса! Этот бесполезный пердун! Этот пустой ночной горшок!
