– Спасайте короля! – проревел он, обернувшись через плечо.
Лео пришпорил коня, держа меч и повод в одной руке. Перед ними открылся парк – грязный, заросший; жалкая пародия на то шелестящее, переливающееся под солнцем зеленое пространство, через которое он так гордо вышагивал, когда впервые прибыл в Адую. Повсюду виднелись бегущие фигуры. Одни бежали к нему, другие прочь. Хаос царил почти такой же, как в день Великой Перемены. Над крышами впереди виднелся огромный позолоченный купол, тускло поблескивавший под слоем налипшей сажи, а за ним – черная спица Цепной башни.
Внезапно ему пришло в голову, насколько все было бы проще, если бы Савин уже успела совершить свой последний прыжок.
Лео сердито оттолкнул от себя эту мысль. Савин – его жена! Мать его детей! Он обязан сделать все возможное, чтобы ее спасти! Пускай Молодой Лев больше не поддается эмоциям с прежней легкостью, но к своему долгу он по-прежнему относится очень серьезно.
– Вперед! – проревел он через плечо. – К Кругу лордов!
Будь он проклят, если позволит кому-нибудь еще хоть раз назвать это здание Народным Судом!
Приговор
Савин за последнее время сделалась чем-то вроде знатока беспорядков. Сперва она попала в самый разгар кошмарного восстания в Вальбеке, потом оказалась пленницей в Агрионте в день Великой Перемены и лично наблюдала все последовавшие за этим ужасы. Но хаос, царивший сейчас на площади Мучеников, не носил того целенаправленного характера, какой ломатели, а за ними сжигатели намеревались навязать Союзу. То, что творилось сейчас, больше напоминало ей последствия разгрома при Стоффенбеке: неприкрытая паника проигравших, неистовая жажда каждого спасти свою шкуру.
Поглядеть на ее казнь собралась немалая толпа, но теперь, с появлением новостей о приближении роялистской армии, их вниманием полностью завладела перспектива собственной неминуемой смерти. Возле арочных проходов, ведущих с площади на соседние улицы, собрались толпы людей; они вопили, пробивались вперед, отпихивая и топча друг друга, натыкаясь на всадников и повозки разъездных торговцев. Так кончаются все вещи: не грандиозной драмой, но постыдной давкой у ворот.
Шум и визг стоял, как на бойне, и Савин показалось, что сквозь вопли ужаса доносятся слабые отзвуки вооруженной схватки. Тот же самый отдаленный гвалт людей и лязг металла, какой она слышала при Стоффенбеке, и он зажег в ней такую же искру надежды пополам со страхом – хотя теперь в этом чувстве был гораздо ощутимее привкус отчаяния.
Судья обернулась, бросив пылающий взгляд вдоль замусоренных ступеней вверх, на Круг лордов – Круг общин – Народный Суд… Здесь было сердце Союза, о какой бы версии Союза ни шла речь, – это здание, отстроенное с еще большим великолепием на величественных руинах того, которое сровнял с землей Байяз. Теперь камень его стен был выщерблен, исцарапан и исписан лозунгами Великой Перемены.
– Сжечь его! – приказала она.
Судя по тому, как рьяно они принялись за дело, это действие было запланировано уже давно. Сжигатели забегали вокруг с факелами, и спустя несколько минут потрясенная Савин уже увидела языки пламени, лижущие бока здания. Должно быть, у них были сложены наготове какие-нибудь доски, а опорные балки заранее промазаны смолой.
Судья глубоко вздохнула и угрюмо хмыкнула, словно человек, оглядывающийся на пристанище своей мечты, из которого его изгнали.
– Суд распущен на каникулы, – буркнула она. – Двинулись!
– Двинулись, – повторил Броуд, ведя Савин за плечо. В его действиях не было жестокости, но и сопротивляться ему было невозможно.
…Когда они вышли на площадь, сжигатели обступили их более плотной группой, сквозь которую ей не было видно ничего, кроме бегущих фигур и мимолетных, объятых ужасом лиц. Она не могла даже понять, где находится Орсо. Где-то здесь же, среди этой толкающейся, воняющей, заляпанной красным толпы фанатиков. Как бы ей хотелось, чтобы он оказался рядом! В последний раз…
Савин споткнулась и упала бы, если бы Броуд не поддержал ее под руку. Из-под ее ноги раскатились свечи. Это было очередное маленькое святилище рядом с одним из имен, высеченных на каменных плитах площади. Имен тех, кто был убит, чтобы старый режим мог оставаться у власти. Она мельком замечала их под своими заплетающимися ногами, они расплывались перед ее глазами, полными влаги. Имен тех, кого ее отец избивал, пытал, вешал ради того, чтобы она могла наслаждаться богатством.
Броуд связал ей руки спереди, а не сзади: сжигатели не опасались, что она может устроить какой-нибудь безумный рывок к свободе. Ей иногда доводилось видеть, как уводят арестованных, безмолвных и покорных, и она недоумевала, почему они не борются, сколь бы ни были малы их шансы. А теперь сама позволяет себя вести к смерти, даже не…
Дети! Ее охватил внезапный ужас. Мысли лихорадочно заметались, она стиснула свое платье, чувствуя, как веревки врезаются в запястья… Дети у Фриды. Савин испустила судорожный вздох. Фрида позаботится об их безопасности. А если не сможет – что она может с этим поделать? Ничего.
Она была намерена стать лучше – ради них. Лучше, чем были ее родители для нее. Стать им лучшим другом, надежным защитником, мудрым учителем, доверенным лицом. А теперь они вырастут, даже не зная ее. Даже не помня, как она выглядела… С того момента, как ее арестовали, Савин говорила себе, что обречена, но только сейчас действительно начала в это верить.
Что-то звонко ударилось в шлем одного из сжигателей. «Это безумие, – прошипел другой, – настоящее безумие!» Его нервный взгляд заметался: очевидно, этот был не таким истинно верующим, как остальные.
– Не останавливаться! – послышался окрик Судьи.
Звуки схватки были все громче, все ближе. Лео, очевидно, был где-то совсем рядом с площадью. Может быть, он уже сейчас пробивается к ней. По толпе сжигателей прокатилась волна движения, ее пихнули вбок, она зацепилась за что-то ногой и едва не упала, прикусив себе язык. Вытянутая рука безвольно лежащего тела, окровавленные волосы разметались по треснувшим плитам.
– Не останавливаться, – проворчал Броуд, подталкивая ее перед собой.
В Народном Суде было легко сохранять храбрость. Играть роль благородной мученицы. Теперь же, когда впереди замаячила Цепная башня и голова Савин, не отводившей взгляда от крыши, запрокидывалась все дальше и дальше назад, ею начал овладевать страх. Такой же, как в Вальбеке, когда она ползла сквозь недра своих собственных машин, а потом бежала по разгромленным улицам. У нее пересохло во рту, колени ослабли, дыхание вырывалось чаще и чаще.
…Она была так сосредоточена на вершине башни, что не увидела подъемник Карнсбика до тех пор, пока они не подошли к нему вплотную. Впрочем, ему было далеко до великолепия лучших работ изобретателя. Шаткая обрешетка, вздымающаяся на головокружительную высоту, и деревянная платформа у подножия с перилами по краям и цепями на каждом углу. При виде этого сооружения Савин не могла удержать вздымающуюся грудь, но в то же время почему-то никак не могла вздохнуть по-настоящему. Внезапно, как это ни глупо, ей отчаянно захотелось к маме.
