Леди-регент внимательно поглядела на нее.
– Вы много лет работали на моего отца. Вам следовало бы научиться не вздергивать то, что еще может пригодиться.
Она сузила глаза, глядя на Суорбрека.
– А вам я предлагаю вернуться к своему прессу и не давать ему ни минуты передышки! Вы теперь живете ради того, чтобы люди меня любили. И проживете ровно столько времени, сколько сможете быть для меня полезным. – Савин встала, глядя сверху вниз на всхлипывающего бывшего обвинителя. – Ни мгновением дольше.
Море власти
– Добро пожаловать! Добро пожаловать на это чрезвычайное общее заседание Солярного общества Адуи!
Карнсбик, блистательный в своем вышитом пылающими солнцами жилете, широко раскинул руки, сияя улыбкой. Аплодисменты были поистине громовыми. Весь долго сдерживаемый ужас и смятение последних месяцев нашли свой выход в излиянии радости и облегчения.
– С искренней благодарностью к нашей ослепительнейшей покровительнице, ее светлости леди-регенту и матери короля, Савин дан Брок! – Карнсбик смиренно склонил голову в направлении ложи, где сидела Савин, и та опустила веер, чтобы одарить его кивком и улыбкой.
По аудитории прошла волна: все лица поворачивались в ее направлении. Овации зазвучали, если это было возможно, еще громче. Ее улыбка засияла, если это было возможно, еще шире. Слышались радостные возгласы, восхищенные ахи. «Мать нации!» – прокричал кто-то.
Савин нравилось думать, что она изменилась. И действительно, в ней мало оставалось от той женщины, что сидела в этой же ложе два года назад, ревниво впитывая преклонение толпы. Однако кому же не понравится, когда ему хлопают? Она послала Карнсбику воздушный поцелуй. Возможно, это было сентиментально и глупо – но, кажется, сентиментальные глупости входили теперь в моду.
– Сколь многое было безрассудно разрушено! – воскликнул Карнсбик, когда хлопки понемногу затихли. – Каждому из здесь присутствующих довелось потерять друзей! Коллег, партнеров, родственников…
Его речь прервал хриплый всхлип, и ему пришлось остановиться. Люди подбадривали его возгласами, кто-то вытирал глаза, кто-то просил продолжать. Великий машинист, сжав кулак, потряс им в воздухе:
– Но мы, оставшиеся, не должны дать себе быть погребенными в прошлом! Мы не можем себе позволить погрязнуть в сожалениях и обвинениях! Мы должны смотреть в будущее! Нашим ушедшим друзьям не понравилось бы, если бы их места остались пустовать. И у нас уже есть новые члены, молодые вкладчики, энергичные изобретатели, кипящие новыми идеями и энтузиазмом, готовые продолжать нашу великую работу!
Шумное одобрение. Пока внимание людей было отвлечено, Савин снова ускользнула под прикрытие веера и взяла крошечную понюшку жемчужной пыли. Ее ресницы затрепетали, когда по лицу разлилось знакомое восхитительное, распирающее жжение. Благодарение Судьбам, все отрасли торговли снова начинали функционировать, по крайней мере, для тех, у кого были деньги. Ей нравилось думать, что она изменилась, но матери короля, как и любой матери, тоже время от времени требуется что-нибудь такое.
– Восходит заря нового века, друзья мои! Время новых начал! – По щекам Карнсбика катились слезы. – Великая Перемена позади, и перед нами раскрывается перспектива такого процветания, какого человечество еще никогда не видело!
Все уже были на ногах. Крики, хлопки, слезы. Почти религиозный восторг. Карнсбику пришлось кричать, чтобы люди услышали последние слова его речи:
– Прогресс, друзья мои! Прогресс!
Савин поднялась с места и начала хлопать.
– Хорошо сказано! – Зури уже протягивала ей носовой платок, чтобы она промокнула слезу в уголке глаза, не попортив макияж. – Хорошо сказано…
…Под двумя огромными канделябрами (и торчащим обломком в том месте, где прежде висел третий) собралась немалая толпа. Воздух был раскален от возбужденного гомона, густ от разговоров о перестройке и обновлении, великих планах и широчайших возможностях. Кучки ярко одетых господ собирались и рассыпались, образуя головокружительные узоры и завихрения; женские платья белыми точками выделялись в этом потоке.
Ее собственное белое платье кормилицы можно было видеть повсюду, равно как и ее скромное отсутствие драгоценностей, ее коротко стриженные волосы и отсутствие парика – и, во имя всего святого, кажется, она даже заметила женщину с нарисованным шрамом, в точности как у нее? Савин всегда гордилась тем, что находится на переднем крае моды, но эта рабская имитация была чем-то новым. Это приносило удовлетворение, но и слегка тревожило.
– Леди-регент! – завопил кто-то.
Все разговоры мгновенно стихли. Все лица повернулись к ней.
На мгновение Савин ощутила сосущую пустоту ужаса. Словно они могли видеть ее насквозь: все ее секреты, всю вину, все те сделанные ею вещи, о которых она сожалела. Словно они могли прямо сейчас обличить ее и потащить на Цепную башню.
Потом Карнсбик вышел вперед.
– Ваша светлость, – пробормотал он, опускаясь на одно колено.
И, словно по заранее написанному сценарию, каждый мужчина и женщина, несколько сотен самых богатых и талантливых людей Союза опустились вместе с ним, склоняясь в поклонах и реверансах так низко, словно соревновались, кто припадет ближе к полу.
Савин нравилось думать, что она изменилась. Она получила взбучку в Вальбеке. Несколько лет после этого ее трясло, потом она наконец пришла в себя – и получила новую взбучку при Стоффенбеке. В дни Великой Перемены взбучку получили все. Потом шесть месяцев она пряталась, отдавая себя детям, мужу, благотворительности, и, в конце концов, получила еще одну взбучку в Народном Суде и на крыше Цепной башни. Впрочем, следовало заметить, в этот последний раз она обошлась со своими обидчиками гораздо круче, чем они с нею.
Савин нравилось думать, что она изменилась. Прошла сквозь все испытания, став лучше. Но, возможно, она была как стальной лист, который под большим давлением сгибается, принимая новую форму, но при первом же случае моментально разгибается обратно? Стоило подуть теплому воздуху из фойе, как угли ее амбиции вспыхнули вновь, столь же горячие, как и прежде. Было трудно отрицать удовлетворение, которое она ощущала при виде того, как каждый из присутствующих не просто хочет от нее денег, не просто ищет ее одобрения, не просто завидует ей – но преклоняется перед ней.
Савин нравилось думать, что она изменилась. Однако кому же не понравится, когда перед ним встают на колени?
Она оставила их стоять ровно настолько, чтобы они поняли, что она может оставить их стоять так весь вечер. Потом улыбнулась своей самой милой улыбкой:
– Не глупите, ради всего святого! Прошу вас, поднимайтесь.
Проглотив ужасное, восхитительно горькое послевкусие жемчужной пыли, она проплыла по ступеням в фойе. Ее фойе. Некогда она выигрывала здесь сражения. Теперь она здесь правила как неоспоримая победительница. Конечно, дюжина лязгающих доспехами инглийцев, которые повсюду следовали за ней, вызывали у нее раздражение, они были выставлены также возле каждого входа и выхода в здание театра. В моменты подозрительности она даже начинала думать, что Лео послал их не столько ее защищать, сколько следить за ней. Впрочем, наверное, у каждой известной фигуры должна быть своя свита. Куда бы Савин ни направилась, за ней следовали волна склоненных голов, шелест расправляемых в реверансах юбок, ропот благоговейного почтения.
