Она вспомнила ту толпу: шарящая рука, пролезшая в разбитое окно ее экипажа…
– Никоим образом я не собираюсь оказываться на виду. И настоятельно советую вам последовать моему примеру.
Корт уставился на нее с распахнутым ртом.
– Вот уж никогда бы не предположил, что вам может не хватить смелости взять то, что само идет в руки! Леди Савин…
– Гражданка Савин.
– Такие возможности…
– Гарун вас проводит.
Старший брат Зури беззвучно скользнул в комнату. Его голова была почтительно наклонена, улыбка выглядела чуть ли не извиняющейся, но что-то в постановке его широких плеч, в том, как одна его сильная рука сжимала другую, не оставляло сомнений, что гостю пора уходить. Гарун умел сказать то, что нужно, не произнося ни слова; он был в этом почти таким же мастером, как его сестра.
Корт, мигая, поглядел на него, потом испустил тяжелый вздох и выбрался из кресла.
– Что ж… Боюсь, вы пожалеете об этом решении.
– У меня так много сожалений – сомневаюсь, что еще одно что-то добавит.
Проснулся Гарод и принялся хныкать; Савин наклонилась над кроваткой, чтобы его успокоить, и почти не заметила, как Корт покинул комнату. Нахмурившись, она опустилась на кушетку, расстегивая отворот на платье, чтобы вытащить липкую, ноющую грудь.
– Проклятье! – прорычала она, когда ребенок сдавил челюстями ее сосок. Даже не подумаешь, что у них еще нет зубов, столько боли они способны по недомыслию причинить.
Некогда ей завидовал весь Союз. А сейчас – поглядите на нее: сидит взаперти в нескольких комнатах, совсем как их король-арестант, и доит сама себя, словно фермер корову. Ради этих двоих неблагодарных маленьких чудовищ она сделалась второстепенным персонажем в собственной жизни… Как жарко в комнате! Или так было и раньше? Савин чувствовала, что задыхается.
Снаружи раздался грохот, она ахнула и напряглась, готовая вскочить на ноги, взглянула в сторону окна. Оттуда слышались голоса. Крики. Потом чей-то смех, постепенно удаляющийся. Гарод, которому помешали кормиться, принялся плакать. Савин снова уселась и поднесла его к груди. Ребенок отчаянно шарил головкой, ища то, что находилось прямо перед ним.
Савин поняла, что думает о том, что бы сказали ее родители, если бы увидели ее сейчас – не строящей никаких планов, не предпринимающей никаких шагов, ничего не контролирующей. Корт едва ли был самым проницательным из общественных деятелей, но даже он сразу увидел: она потеряла былую хватку. Может быть, это было неизбежно, учитывая все, через что ей довелось пройти. Однако, невзирая на головные боли, дефицит жемчужной пыли и обуревающие ее страхи – она просто не могла себе больше позволить прятаться здесь, с бледной улыбкой глядя на своих спящих малюток. Беспокоясь, что станется с Орсо. Живя в дремотной, оцепенелой, спертой атмосфере, пропитанной запахом молока, в то время как мир вокруг рушился. Обмачиваясь от страха при каждом шуме.
Таким образом она не защищала себя. Она не защищала своих детей. Это была не осторожность – это была трусость! Это было признание поражения.
Савин заставила себя опустить плечи и вздернуть подбородок, приняв позу, в которой некогда правила Солярным обществом, – или, по крайней мере, нечто на нее похожее.
– Зури! – позвала она.
Ее голос звучал жестко. Это был не тот голос, которым она агукала своим малышам. Это был тот голос, которым она некогда шантажировала своих соперников. Мгновение, и Зури появилась в комнате, на ходу раскрывая записную книжку и вытаскивая из-за уха карандаш.
– Что я могу для вас сделать?
– Не мог бы Рабик выяснить, какие портнихи еще живы и занимаются своим делом? Это… – она взглянула на заляпанный молоком отворот ее платья, свисающий, словно половая тряпка, – никуда не годится. И еще мне нужна хорошая визажистка. Такая, которая что-то соображает.
– Такая, которая сможет нанести макияж так, чтобы казалось, будто никакого макияжа нет, – кивнула Зури и повернулась к двери, чиркая в записной книжке. Савин остановила ее:
– И еще я хочу, чтобы ты поговорила с нашими агентами. Теми, кто еще в деле. Пускай прочешут все рынки и скупят как можно больше продовольствия. В особенности муку и домашний скот. И пускай Гарун выяснит, не сможем ли мы купить несколько пекарен – насколько я понимаю, это сейчас опасная работа, так что многие из них продают свои предприятия. – Она поднялась с места и принялась расхаживать взад и вперед, баюкая Гарода, кормя его и размышляя одновременно. – А потом мне надо будет поговорить с Лео насчет угля. Посмотрим, не удастся ли ему наладить контакт между своей матерью и Ассамблеей и снова открыть поставки из Инглии.
Не донеся карандаш до бумаги, Зури сделала небольшую паузу, выражавшую ее беспокойство:
– В нынешней обстановке спекуляция может быть довольно рискованным делом. Толпа линчует перекупщиков, и, как я слышала, в Ассамблее собираются объявить любые махинации на рынке незаконными…
– Я не собираюсь ничего продавать.
– Но тогда…
– Моя наставница по писаниям говорит, что милосердие – первая из добродетелей.
Черные брови Зури взлетели на лоб.
– По всей видимости, она чрезвычайно мудра.
– О да! И мой старый добрый друг Хонриг Карнсбик всегда говорил, что у меня щедрое сердце. Так что я решила все это раздать! Я пойду в беднейшие кварталы и просто… раздам все это.
Савин всегда считала, что люди, пользующиеся всеобщей любовью, просто недостаточно стараются, чтобы им завидовали. Однако вовсе не ее деньги спасли их, когда Народная Армия штурмовала Агрионт, – их спасла популярность Лео. Пожалуй, пора уже было обзавестись своей собственной. Может быть, ей даже удастся сделать пару добрых дел, чего бы они ни стоили.
Зури тихо покачала головой:
– Если бы вы год назад сказали мне, что собираетесь что-то отдавать задаром…
– Произошла Великая Перемена, Зури. И мы должны меняться… А!
Савин вскрикнула: Гарод снова прикусил ей сосок. Она сердито оттащила малыша, и он принялся вопить – этот беспомощный, отчаянный крик, который ощущался, словно гвозди, которые забивали прямо в ее красные, припухшие глаза.
– Черт! – рявкнула Савин, запихивая ноющую грудь обратно в платье и принимаясь возиться с пуговицами с другой стороны. – И во имя Судеб, найди мне надежную кормилицу. Я не могу справляться с ними обоими в одиночку!
Напоказ
– Вы это серьезно? – спросил Орсо, заглядывая в тарелку, которую швырнули перед ним на стол.
Кусок отвратительной субстанции, которую он не отважился бы назвать мясом, в окружении нескольких кусков практически сырой моркови и гороха, разваренного до состояния кашицы. Все это успело полностью остыть за время блуждающего путешествия от кухни до отдаленного уголка дворца, ставшего его тюрьмой.
