– Честно говоря, из всего, что мне довелось слышать за последние месяцы, это больше всего похоже на похвалу. – (И к тому же из уст человека, не склонного к комплиментам.) Орсо возбужденно подался вперед. – Каков ваш план? – Она производила на него впечатление человека, который не встает с кровати без трех или четырех заранее заготовленных вариантов дальнейших действий. – Я хочу сказать… у вас же есть план?
– Не такой, на который мне хотелось бы слишком полагаться. Но я могу назвать несколько людей, которых можно было бы склонить в вашу пользу. С должным поощрением – кому-то угрозы, кому-то взятки…
Орсо похлопал себя по карманам:
– Боюсь, на данный момент я практически пустой. Фактически я сам в долгу, и немалом, перед моей камердинершей. Вы даже не представляете, сколько в эти дни стоит рубашка…
– Четыре места в Закрытом совете.
Орсо поднял брови.
– Вы собираетесь лежать поперек четырех кресел сразу?
– Я собираюсь их продать.
– Четыре места – это высокая цена.
– Я бы сказала, что это довольно низкая цена, учитывая, что в настоящий момент у вас нет места, даже чтобы сесть самому.
Орсо обиженно надул губы:
– Вообще-то, для того, чтобы сидеть, у меня есть старая коробка. Мы с Хильди называем ее моим троном. Иногда, пребывая в благожелательном расположении духа, я позволяю девчонке примоститься на углу. После того, как мое правление будет реставрировано, я, пожалуй, прикажу поставить эту коробку в тронном зале. Чтобы напоминала мне о смирении.
Кажется, ему удалось вызвать тень улыбки в уголке несгибаемых губ Тойфель.
– В этом отношении вам не помешала бы помощь.
– Будем честными, и во всех остальных тоже.
– Итак, у меня есть ваше позволение? Предлагать места?
– Могу ли я спросить, кому именно?
– Можете, но будет лучше, если не станете.
– Вы собираетесь договариваться с моими врагами?
– Если это сработает, у вас станет меньше врагов и больше друзей. Разве это не то, чего все хотят?
Орсо несколько мгновений сидел молча. Он замерз. Он был опустошен. И подозревал, что пройдет совсем немного времени до тех пор, когда Судья вытащит его из клетки в Народном Суде и переместит на скамью подсудимых. Ему был необходим кто-то, кому можно доверять; и, честно говоря, если бы Виктарина дан Тойфель хотела его предать, у нее была куча великолепных возможностей сделать это, когда она выиграла бы гораздо больше.
– Вы имеете мое позволение – на это и на что угодно другое. Вы можете говорить от моего имени и пользоваться моим авторитетом, если он у меня еще остался. И позвольте мне сказать вам – искренне, в кои-то веки, – что никого другого я бы так не хотел иметь на своей стороне. С первого момента, когда я вас встретил, я всегда чувствовал себя надежно в ваших руках, инквизитор Тойфель… Или инспектор Тойфель? Или…
– Вик. – Она прижала кулак к столешнице, сделала глубокий вдох через нос и длинно выдохнула. – Если нам суждено вместе пойти ко дну, мы вполне можем сделать это, называя друг друга по именам.
– Ну что ж, Вик. У меня нет сомнения, что с вашей стороны в этом присутствует здоровая доля собственного интереса, и еще более здоровая – заботы об общем благе, но от себя лично… – он наклонился к ней и накрыл ладонью ее руку, – я хочу поблагодарить вас из самой глубины сердца за вашу преданность.
Ее лицо как-то странно дернулось, она уставилась на его руку поверх своей, почти со злостью стиснув челюсти. На кратчайший момент у Орсо появилось нелепое чувство, будто она вот-вот заплачет. Или, может быть, двинет ему кулаком в лицо. И то, и другое – в какой-то мере не самые обычные реакции на сердечную благодарность от монарха. Однако в конечном счете она всего лишь ответила ему натянутым кивком и высвободила руку из-под его ладони, потирая тыльную сторону, словно он обжег ее своим прикосновением.
– Мы закончили! – рявкнула она в сторону двери.
К моменту, когда дверь распахнулась и в комнату ввалился Хальдер, на лице Вик не осталось и намека на женщину, способную проронить хоть одну слезинку. Она скривила губу, кивнув в сторону Орсо с безупречно разыгранным презрением. (По крайней мере, он надеялся, что оно разыграно.)
– Проклятый идиот ничего не знает, – сказала она.
Вопрос времени
– Подвинься… вот так.
Она оседлала его единственную ногу и принялась тереться об нее, сопровождая эти действия нежными поцелуями, потом взяла его руку и повела ее вверх по своему боку, одновременно запуская пальцы под его ночную рубашку и принимаясь гладить его, пробуждая к жизни.
– Это тоже в рамках твоей благотворительности? – спросил он.
Было время, и не так давно, когда он получил бы за это пощечину – и ахнул бы от силы удара, и попросил бы глазами, чтобы она ударила еще. Когда он был целым, сильным как лев и мог швырнуть ее через комнату небрежным движением запястья, причинять ему боль было чем-то дерзким, возбуждающим, азартной игрой.
Но теперь он был калекой, таким уязвимым, и от одной мысли о том, чтобы его ударить, ей становилось тошно. Теперь, когда она глядела ему в глаза, ей казалось, что она видит в них что-то наподобие ненависти к себе. Уязвленной зависти. Возможно, он винил ее в том, как все обернулось, не меньше, чем себя. И у нее было чувство, что ему бы очень хотелось швырнуть ее через всю комнату – просто чтобы доказать, что он еще это может.
Было время, и не так давно, когда он был с ней почти слишком нежен. Теперь его единственная рука сжимала ее, стискивала, рвала, мяла и крутила, словно чтобы показать, сколько силы у него еще осталось. Раньше, занимаясь любовью с мужем, она иногда почти скучала. Теперь она иногда почти боялась его.
Все было не так, как прежде. Но разве когда-то бывало иначе? Нужно уметь брать лучшее от того, что у тебя есть.
Она продолжала тереться об него.
– Я скорее имела в виду… честный обмен… выгодный для обоих партнеров.
– А-а, деловое соглашение. На это я могу согласиться.
И он подхватил ее под мышку и повалил на спину. Вероятно, он надеялся сделать это без особых усилий, но, имея лишь одну ногу и одну руку, был вынужден перекатиться сперва на одну сторону, потом на другую, и, в конце концов, его культя запуталась в одеяле.
Одна ее рука была между его ног, направляя его, другая обхватила за затылок, притягивая к себе и одновременно упираясь в него предплечьем, чтобы его бесполезная рука не болталась между ними.
Его зубы были стиснуты от боли и усилий, в его рычании было больше ярости, чем удовольствия. Ей хотелось погладить его по лицу, прошептать что-нибудь успокаивающее – помогай ей Судьбы, точно так же она стала бы успокаивать своих плачущих детей… Почему он не мог позволить ей быть сверху? Это было бы гораздо проще и приятнее для них обоих. Однако приходится работать с тем, что имеешь. Она потянулась, чтобы поцеловать его…
