Клевер скривился – что неизбежно происходило каждый раз, когда он задумывался над своим нынешним положением.
– Похоже на то, что мы попали между горами и морем, образно выражаясь.
– Ты попал, – поправила Шолла. – Сомневаюсь, что кому-то есть большое дело до нас, остальных.
– О, ты даже не представляешь, насколько месть, когда она падает с большой высоты, может забрызгать самых невинных людей, просто оказавшихся рядом! А про тебя, моя очаровательная сыробрейка, такого никоим образом не скажешь.
– Хм-м…
Она проводила взглядом Траппера, который как раз проходил мимо с остатками своей дюжины, смахнула с грязного лица спутанные волосы и попыталась ему улыбнуться. Пожалуй, ничего удивительного, что на него это не подействовало.
– Может быть, просто сбежать? – пробормотала она сквозь зубы, продолжая улыбаться.
– Ты удирай сколько твоей душе угодно, но бегать – это для молодых. А мне нужно сидеть, желательно на чем-нибудь сухом. Так что, пожалуй, для меня лучшим вариантом будет остаться поближе к центру событий и попытаться подтолкнуть его в нужную сторону. – Клевер осторожно почесал шрам. – Поближе к центру событий, клянусь мертвыми… Прикладываешь все силы, чтобы обойти что-нибудь сторонкой, и в результате только вляпываешься в это по самую шею!
– Мы все тут скоро увязнем по шею, – мрачно хмыкнул Хлыст, глядя на болото, покрывающее дно долины.
Шолла наклонилась к Клеверу.
– Как ты думаешь, а будет такой момент, когда ты напредаешь столько людей, что больше останется некого предавать?
Тот устало вздохнул:
– Может быть, мы это еще выясним.
Любовь, ненависть, страх
Дворец был вовсе не похож на тот, что помнился Лео по его последнему визиту, – но тогда король Джезаль еще был жив, а сам он был лордом-губернатором, верным короне и обладающим всеми конечностями, а в Круге лордов размещалось возвышенное братство благородных людей, а не сборище кровожадного сброда под предводительством безумной ведьмы.
Что ж, времена меняются. И победителями становятся те, кто меняется вместе с ними.
В позолоченных коридорах металось эхо непривычных звуков – нечто среднее между безумным карнавалом и бунтом. Откуда-то доносилась резкая музыка, или, может быть, кто-то просто разламывал арфу. Здесь стоял странный запах, как в дешевом борделе. На стенах висели портреты надменных монархов, изрезанные и перевернутые вверх ногами. Аккуратно одетый темнокожий человек сидел в кресле, нервно теребя в руках шляпу и подскакивая при каждом звуке. Должно быть, какой-нибудь посол. Мимо, пошатываясь и хихикая, прошла пара женщин в едва застегнутых красных платьях; у одной в руке была бутылка вина, у другой – горшок с плещущейся краской. За ними тянулись две извилистых цепочки красных следов.
– Раньше говорили, что сердце государства прогнило, – пробормотал Гловард, бросив опасливый взгляд через плечо. – А теперь как это называть?
– Адом, – прошептал Юранд. – Кровь и ад – вот во что они его превратили!
Створка билась о раму – тук, тук, тук; через разбитое окно, кружась, залетал снег, оставляя в коридоре лужицу талой воды. Даже несмотря на это, из-за ярко пылающих в каждой комнате каминов стояла удушливая жара, и если этого было недостаточно, чтобы на лбу у Лео выступил пот, навстречу то и дело попадались сжигатели в доспехах, заляпанных красной краской. Некоторые даже лица себе перемазали ярко-алыми дамскими румянами, напоминая то ли дикарей из-за Кринны в боевой раскраске, то ли каких-то клоунов-убийц.
– Прошу вас! Он невиновен, клянусь!
Голос культурной женщины, плачущей и умоляющей одновременно, доносился из-за двери, замок которой был выломан топором.
– Его сегодня отправляют на башню!
– Видишь ли, Лилотта, может быть, я и мог бы поговорить с Судьей о твоем деле… – отвечал мужской голос. Судя по звуку, его носитель от души развлекался.
– Хотя бы скажите мне, что я могу сделать!
– Для начала ты можешь снять одежду.
Гловард замедлил шаг, сжимая челюсти. Полоска света из приоткрытой двери упала на его лицо.
– Может, вмешаемся? – прошептал он.
Лео даже не замедлил шага.
– Не глупи, черт возьми.
До Великой Перемены это он спрашивал бы сейчас, не должны ли они вмешаться. Ворвался бы в эту дверь в порыве тошнотворного самовлюбленного героизма. Но тогда он был беспечным, мягкосердечным идиотом. Он вспомнил, как вместе с Савин раздавал в трущобах хлеб и одеяла – кажется, тысячу лет назад. Он готов был рвать на себе волосы при виде условий, в которых жили эти несчастные. Рыдал, что не может сделать для них больше.
Теперь он только морщился от утомительного вмешательства в его жизнь боли этой женщины. Она казалась тривиальной по сравнению с болью в его обрубке. Как часто говорила ему мать, нельзя позволять любой эмоции уносить тебя невесть куда. Надо смотреть шире.
– Ну так что? – промурлыкал мужской голос. – Вы хотите спасти его или нет?
– Мы здесь ничего не сделаем. – Юранд подхватил Гловарда под локоть и потащил дальше.
Всхлипывания женщины вскоре затихли позади. Лео стиснул зубы и прибавил шагу, кривя лицо при каждом лязге своей металлической ноги. Он ведь нашел какой-то способ жить со всем этим дерьмом, верно? Значит, и она сможет.
Стены повсюду были изрублены и исцарапаны, резьба искалечена в тех местах, где монархические солнца были выдраны с мясом, срублены, выдолблены. На их месте красной краской были намалеваны лозунги: «Вставай!», «Равенство», «Миддерланд для миддерландцев!»… И под конец, поперек мозаичного пола у подножия инкрустированной золотыми листьями лестницы: «Пошли все на …!»
Юранд поднял брови:
– Никогда не видел философию сжигателей столь отчетливо выраженной.
– Да, тут ухвачена самая суть, – пробормотал Лео, мучительно взбираясь по ступенькам.
По ровной поверхности он теперь мог идти, почти не опираясь на трость, но лестницы до сих пор вызывали у него смятение. По ним приходилось карабкаться, развернувшись вполоборота, по ступеньке за раз. Сперва трость, потом искусственная нога, потом настоящая. И всегда был момент, когда вес всего тела приходился на обрубок – через гнездо, через железную стопу, – когда он чувствовал, что вот-вот упадет. Момент, когда ему приходилось стискивать зубы от боли и попросту не соглашаться сдаваться.
Он заметил, что Гловард маячит возле его локтя, словно готовясь подхватить.
– Кончай меня опекать, – буркнул он.
– Он просто не хочет, чтобы ты размозжил себе голову, – заметил, обгоняя их, Юранд.
На верхушке лестницы Лео постоял, переводя дыхание, дожидаясь, пока утихнет боль в пульсирующем обрубке, утирая пот рукавом действующей руки, поплотнее заталкивая вторую за отворот куртки. Потом он обратил внимание на размеренное поскрипывание мебели, доносившееся из-за закрытой двери сбоку. Шумное пыхтение, стоны, рычание… По меньшей мере четыре разных голоса. Один из них, возможно, плакал.
