Онлайн книга «Милый Ханс, дорогой Пётр»
|
Девушка стояла, замерев, с круглыми от страха глазами. – Маленькая моя, прости меня, я не в форме сегодня, – даже всхлипнул вдруг Отто. И стал девушке, как мог, жестами объяснять, что дальше будет, на горшки под кожухами кивать. А как он мог: вот пальца два показал, мол, вторичная намечается варка. И потом еще горшкам долго грозил, выкатывая глаза, что главная будет эта варка, главная самая! Девушка кивала в ответ и улыбалась уже. Вилли заметил, как всегда двусмысленно: – Юная леди не так наивна, не заблуждайтесь. Она во всех на свете процессах искушена, в том числе даже стекловарения. Голос мой вдруг произнес отчетливо: – Мерзости несешь, пользуясь, что человек не понимает? На беду свою, девушка кивнула опять, приведя Вилли в полный восторг. – Видишь, понимает и даже хорошо очень, у меня на такое глаз! И тут я бросился на него с кулаками: – Ты сейчас его потеряешь! Я сам не ждал от себя такой прыти, целясь и впрямь в глаз. Вилли играючи отразил мой наскок и удивился: – Ханс, Ханс, бог с тобой, ты чего это? Отто взревел: – Вон! Все пошли отсюда! Вон все, сказал! Девушка шарахнулась от него, бросившись наутек. И мы с Вилли следом за ней двинулись, что же оставалось. – Ханс, останьтесь, – услышал я сзади зов Отто, и Вилли на это рассмеялся сдавленно. Я вернулся. Отто молчал, на меня не глядя. Стоял, прикрыв глаза, шевеля губами. Я понял, что он молится. И тоже зашептал, но, жмурясь, все следил, когда он закончит. Отто обернулся с усмешкой: – Вы не ответили на вопрос, Ханс. – Какой же? – Этот. Почему не так всё? – Нет ответа, – сказал я. – Черт возьми, неудачная какая-то весна. Я пожал плечами. – Может, там, на небесах, что-то, как думаете? – Не в нашу пользу, – кивнул я, чтобы кивнуть. Он меня замучил. Мы оба задрали головы и вместо небес увидели крышу цеха. – Пойдем, – сказал Отто. – Куда? – Не знаю. Отсюда. Пока горшки стынут. Цех проветривался между варками, и огромные двери будто как раз для нас распахнуты были. – Русских позови, – приказал Отто. 9 Может, с полдюжины их, сколько, и такие же, конечно, люди они печи. С кровью в жилах с нами одной, стеклянной. И напарник мой Пётр с женой среди них. И девушка еще эта, Отто мне навязанная, тут она как тут, в ряды уже наши влилась. Русские – не русские, вперемешку все на солнышке греемся, хлещем немецкий лимонад перед авралом большим. И денек редкий вдруг такой, незабываемый, спасибо Отто. Минуты просто райские на берегу пруда в зоне индустриальной. На траве пикник среди отвратительно коптящих труб, бывает разве? Русские сосут из диковинных бутылок, из горлышек прямо, нам же бокалы несправедливо предоставлены. Отто исправляет положение, и мы, его примеру следуя, тотчас галантно передаем бокалы женщинам. Ветерок шальной халаты их рабочие задирает, и визжат они радостно, белье уродливое руками отчаянно прикрывают. И в унисон визжат вокруг рельсы под вагонетками с глиной, грузовики рычат на подъемах, и живет жизнью своей завод, никуда не делся. Это мы бригадой целой делись, далеко с лимонадом куда-то запропастились. Пётр мой заерзал беспокойно, показывает, мол, на печь ему пора, труба уже зовет. И я трудовой его порыв на нет свожу: сиди, Пётр, грейся, работа не волк, да когда еще будет такое? И всё жестами мы это, жестами, доходчивее оказались всех слов наших. И сидит Пётр, глаз с меня теперь не спускает, ожидая команды. Он возраста одного со мной, под сорок, зрелый мужик уже, с лицом правильным и открытым, доверие одно только внушающим. Но ведь и неясность в лице этом, не простота там своя тихая, и вроде уклончивость даже, если хорошо приглядеться. Честно скажу, я сам на себя сейчас смотрю. А Вилли тем временем жену Петра издали дразнит, все угомониться не может. Смачно горлышко сосет и показывает, как сосет, вот что придумал. И полногрудая Наташа не понимает, но волнуется. Круглое лицо смущенно ладонью прикрыла, огненно-рыжие волосы ветром вздыблены, и сквозь пальцы горячо глаз горит, от мерзостей Вилли не отрываясь. И жестом я, лишь жестом одним Петра своего поднимаю вместе с женой глупой, и вот они вдвоем под ручку уходят уже, как же просто всё. Впрочем, еще оглянулась издалека Наташа, было такое. И тут, конечно, слова опять, слова, и уши уже вянут. – Дон Жуан немецкий, здесь это дело тюрьмой карается, это я вам в порядке информации. – Отстаньте от меня, профессор, прошу. – Я вас предупредил. – Да что карается, что? – Связь вот с вами, с усами вашими. Ей тюрьма, вам триппер, это что, корректный размен, коллега? Молчание, тишина. И громкий всплеск воды. Открываю глаза: Вилли плывет мастерским кролем, пересекая пруд. И возвращается уже. Быстро он, раз-два. И на берегу опять, рядом. Объясняет: – Чтобы не задушить вас, профессор. И вытягивает мускулистое тело на солнышке. Жмурясь, спрашивает разморенно: – Отто, вы себя сами понимаете? – Вполне, думаю, – удивляется Отто. – Карьера главное? – Допустим. – Я себя в последнее время не очень. Но скоро, кажется, пойму, – обещает Вилли. Отто смотрит на него: – Вы продолжайте, что хотели. – Профессор, вы человек приличный и сердечный даже, как ни странно, да? – Сентиментальный немец. И? – И всё, – ухмыляется Вилли жмурясь. – Отто, вам давно пора определиться. Вы туда или сюда? – То есть? – Ну, вы слишком ненавидите этих глупых курочек. – Каких еще? Вилли, выражайтесь яснее. – Ну, женщин. Женщин, Отто. Ненавидите. – Еще, Вилли, яснее, пожалуйста, – просит Отто. При этом убирает руку с моего плеча. Вилли садится на траве и, перевернувшись мгновенным кульбитом, делает вертикальную стойку на руках. Встав опять на ноги, ухмыляется: – Спокойно, Отто. Я их тоже терпеть не могу. А меня они любят, только глупые курочки эти, беда. Разволновавшись, он начинает шарить по голой груди в поисках фляжки, и дергает сам себя за сосок, пытаясь отстегнуть, как пуговицу. И они с Отто смеются оба. И тут я понимаю, почему налетел на Вилли в праведном гневе, озарение вдруг. Вот она смотрит доверчиво, глаз с меня не сводит, девушка эта с трамбовки, из цеха горшечного. И внезапно проступают на нежном лице черты лошадиные, и я в девушке угадываю хмурую ее мать. Жеребенок прекрасный, но была ведь настоящая лошадь, не так ли? |