Онлайн книга «Дочь короля»
|
– Чем пьеса, которую я сыграла в Сен-Сире? – Простите, синьорина Мария, но это действительно намного лучше… – Но вы же говорили, что остальные пьески пришлись вам по вкусу? – Да, они, конечно, очень милые, но… я хотел вам понравиться, чтобы вы вышли за меня замуж, когда я вырасту. – О, Доменико… Она улыбнулась, на миг забыв о своем огорчении, но не нашла в себе сил унизить его, сказав, что ей не пристало выходить за простолюдина. – Я слишком стара для вас, я состарюсь еще до того, как вы вырастете. – Мне все равно! И потом, месье Гупийе – старик! – Нет, неправда. И тут она поняла: Доменико ревнует ее. – Он эгоистичный и подлый, за него никто никогда не выйдет! – А я не эгоистичный, я не подлый… – Конечно нет! – Не важно, что я люблю вас, кантата все равно чудесная! Другие пьески были милые, но… – Я много лет не упражнялась в игре, не дотрагивалась до клавиш, не сочинила ни одной пьесы. Мне запрещали. – Это ужасно, – прошептал он. – Да, это ужасно, – откликнулась она. – Вы сможете наверстать упущенное? – Нет, не смогу, Демонико, это время прошло безвозвратно, похищено у меня, и о нем надо просто забыть, перестать себя терзать. Эта музыка на самом деле – дар русалки, и если пьесе присущи какие-то достоинства, то благодарить за них нужно русалку. Мари-Жозеф гадала, есть ли у кантаты и вправду какие-то сильные стороны, или Доменико превозносил ее, просто чтобы угодить ей, гадала, не испортила ли она своей неискусностью и неопытностью песнь, повествующую о жизни русалки. В музыкальный салон с величественным видом вошел месье Гупийе, а за ним – стайка загорелых скрипачей и виолончелистов: все они наперебой отирали пот со лба, жмурились в полутемной комнате и требовали вина и пива. Доменико с заговорщическим видом прошептал на ухо Мари-Жозеф: – Месье Гупийе сказал, что вам не закончить кантату в срок. Он сказал, что у вас ничего не получится. – Вот как! – воскликнула она, но потом смягчилась. – В конце концов, он не так уж ошибался. Доменико склонился над клавиатурой, как будто все это время упражнялся без перерыва, и заиграл кантату Мари-Жозеф. – Господь свидетель, на моем альте расплавился лак, – пожаловался один из музыкантов помоложе. – В следующий раз, когда мне придется под палящим солнцем без шляпы играть перед королем, все время перемещаясь за ним по саду, возьму свой самый старый инструмент. – Мишель собирается нахлобучить на альт шляпу, – со смехом провозгласил другой музыкант. – А мне придется натянуть новые струны, – заметил третий, печально глядя на лопнувшую струну скрипки. – Держу пари, струна у тебя лопнула из-за этой маленькой пухленькой принцессы, – предположил Мишель. – Надела тысячу серебряных юбок, а у самой небось месячные… Месье Гупийе в гневе стукнул по полу дирижерской тростью: – Довольно, Мишель! Вы успели побогохульствовать, оскорбить короля и наговорить непристойностей, и все это за какую-нибудь минуту. Да еще при девице, учительнице арифметики господина Скарлатти! – Прощу прощения, мамзель. Альтист Мишель поклонился ей и сосредоточился на бокале вина и куске хлеба с сыром. – Что вам угодно, мадемуазель де ла Круа? – спросил месье Гупийе. – Зачем вы пришли? Просить, чтобы вас избавили от обязанности сочинять кантату в честь его величества? – Она завершена, – проговорила Мари-Жозеф. Она почти не слышала месье Гупийе, потому что слух ее всецело был поглощен игрой Доменико. Когда он играл, музыка звучала совершенно так же, как в ее воображении. Месье Гупийе подождал. Не получив ни ответа, ни нот, он снова стукнул по полу дирижерской тростью. Мари-Жозеф испуганно вздрогнула, мгновенно вернувшись из мира фантазии в реальность. – Немедленно дайте мне партитуру! – потребовал он. – Но Доменико… И тут она замолчала, пораженная до глубины души. Партитура лежала рядом, на стуле Доменико; он играл по памяти. Мари-Жозеф неохотно протянула месье Гупийе ноты. Он подержал партитуру в руке, явно удивляясь объему, и быстро пролистал. – Это что еще такое? Опера? Вы что же, думаете, будто вы – мадемуазель де ла Герр? Вы – дилетантка, женщина – приносите мне оперу и думаете, что я буду ею дирижировать? Бездарно! Безнадежно! Он попытался разорвать стопку листов пополам, но она оказалась слишком толстой; рука у него соскользнула, и он разодрал лишь первые пять страниц. Он вцепился в них обеими руками, словно пес, терзающий крысу, и с остервенением швырнул покалеченную партитуру на пол. Листы нотной бумаги разлетелись по блестящему паркету. – Сударь! – Она наклонилась и стала собирать разорванные, помятые листы. – Вопиющая бездарность! Это ужасно! – Он махнул дирижерской тростью в сторону Доменико. – Неужели вы думаете, что можете сравниться с непревзойденным синьором Алессандро Скарлатти! Плечи у Доменико затряслись от смеха, но руки на клавишах не дрогнули: он так и играл пьесу, которую месье Гупийе счел произведением его отца. – Синьор Скарлатти восхищался ею! – А как же иначе? Он же итальянец – синьор Алессандро восхищался вашей белоснежной грудью, вашими… – Довольно, сударь, вы оскорбляли меня, как только могли! Она повернулась к выходу, но месье Гупийе преградил ей дорогу. – Его величество велел вам сочинить пьеску, всего-то несколько минут музыки! – разразился гневной тирадой месье Гупийе. – А вы оскорбляете меня, оскорбляете его величество! Вы приносите это раздутое страшилище! – Каждую порцию брани он сопровождал выразительным ударом дирижерской трости оземь. – Вы очаровали его величество своим кокетством, но никакое ваше очарование не заставит его закрыть глаза на вашу неудачу, на которую вы обрекли себя сами своей самонадеянностью и высокомерием! – Вы поступаете нечестно, сударь! – Вот как? Кантату по праву надлежало писать мне, его величество никогда бы не заметил вас, если бы не исправления, которые я внес! – Которые внес малыш Доменико, месье Гупийе. Достойно презрения, что вы похитили плоды моих усилий, но присвоить себе заслуги ребенка… – Ребенка?! Нашли тоже ребенка! – Обернувшись к Доменико, он угрожающе взмахнул дирижерской тростью. – Мне известно из достоверных источников, что ваш «ребенок» – лилипут тридцати лет от роду! – Мне шесть! – крикнул Доменико, не прерывая игры. Мари-Жозеф рассмеялась, не в силах сдержаться: уж очень забавно выглядела вся эта сцена, но ее смех лишь окончательно взбесил месье Гупийе. |