Книга Принц Модильяни, страница 90 – Анджело Лонгони

– Да, знаю, это Николай Гумилев. Офицер русской царской армии и поэт. Тебя интересуют военные?

Я не отвечаю. Пабло весело смеется.

– Или – жены военных?

– Это его жена?

– Да.

– Ты с ними знаком?

– Да, мы недавно познакомились.

– Расскажи мне о нем!

– Его стихи переведены на французский и опубликованы. Поэтический сборник под названием «Путь конквистадоров». Еще он читает лекции в Сорбонне.

– А ты что о нем думаешь?

– Думаю, он – веская фигура. А жена его очень красива и молода, не находишь?

– Очень.

– Я знал, что она не ускользнет от твоего взгляда. Любая парижанка меркнет на ее фоне. Такого не случилось бы в Испании.

– Тогда почему ты не в Испании?

Пабло снова смеется.

– Моди, в Испании я бы продавал меньше картин. Ты ведь тоже здесь ради этого?

Я продолжаю смотреть на эту женщину, которая следует в направлении барной стойки так, словно ее ноги не касаются пола.

– Скажи мне еще раз имя.

– Николай Гумилев.

– Не его.

– Имя жены? Анна.

– А фамилия?

– Я не помню. Хочешь познакомиться с ними?

– Я был бы рад.

– Осторожнее, Моди, о нем рассказывают опасные вещи. Похоже, что он уже вызывал на дуэль одного поэта из-за женщины.

– Я не умею сражаться на дуэли.

– Зато он умеет.

Пабло улыбается, затем поднимает руку и подзывает официанта.

– Принеси мне бутылку вина, четыре бокала и пригласи за наш столик моего друга Гумилева.

Официант передает приглашение Пабло и указывает на стол, за которым мы сидим. Семейная пара подходит к нам с той же элегантностью, с которой вошла в заведение.

– Синьор Пикассо, для нас честь принять ваше приглашение.

Гумилев прекрасно говорит по-французски. Он обращает взгляд в мою сторону, я тут же поднимаюсь. Пабло представляет нас друг другу.

– Синьор Амедео Модильяни, Николай Гумилев.

– Очень приятно.

У него крепкое рукопожатие, типичное для военного.

– Моя жена, Анна Ахматова.

Дама протягивает мне руку, я ее целую, почти не касаясь кожи.

– Приятно познакомиться.

Подходит официант и ставит на стол бокалы и бутылку вина. Анна тоже великолепно говорит по-французски; она обращается к официанту:

– Я не пью вино. Будьте добры, принесите мне кофе.

Ее изящество обескураживает. Быстрым движением она слегка приподнимает пальто и юбку и присаживается рядом со мной. Я ощущаю легкий запах ее духов. Я не могу распознать этот аромат; сладкий и одновременно горьковатый, он напоминает восточные специи. Ее муж садится напротив меня, слева сидит Пабло. Анна с улыбкой обращается к Пикассо:

– О вас непрерывно говорят.

– Надеюсь, хорошее?

– Исключительно хорошее.

– Я польщен.

Пабло обращается к Гумилеву:

– Николай, как ваши лекции?

– Молодым парижанам очень интересна русская поэзия. Но, конечно же, не настолько, насколько французские поэты интересны читателям на моей родине.

Я наливаю вина в бокалы и присоединяюсь к дискуссии.

– Кто из поэтов особенно ценится?

– Разумеется, все.

– В первую очередь Шарль Бодлер, – добавляет его жена.

Я понимаю, что наступил подходящий момент.

Пабло смотрит на меня и улыбается, словно уже все понял – и, в особенности, мое желание произвести впечатление на Анну. Именно она реагирует первой.

– Вы тоже поэт, синьор… – Она колеблется и затем произносит мою фамилию с легким русским акцентом: – Модильяни. Правильно?

– Правильно. Нет, я не поэт, я всего лишь художник.

– Всего лишь?.. – горячо реагирует Пабло. – Как будто художники уступают поэтам!

Он преподносит мне тему для разговора на блюдечке с голубой каемочкой.

– Поэзия, если уметь ею владеть, – это наивысшая форма искусства.

– Вы действительно так думаете? – Анна смотрит на меня с улыбкой.

– Разумеется.

Гумилев – хоть и сам поэт – готов поспорить:

– Я думаю, что наивысшая форма искусства – это музыка, поскольку она использует универсальный язык, который не нуждается в переводе на другие языки.

– Само собой разумеется, что живопись тоже не нуждается в переводе, – парирует Пабло, и Гумилев с ним соглашается:

– Да, я считаю, что живопись тоже превосходит поэзию.

– А я – нет. Стихи Бодлера не теряют эффектности на итальянском языке.

– И на русском тоже, – Анна соглашается со мной. – Хотя должна признать, что у нас многие знают французский; естественно, в артистической среде. Модильяни, по вашему мнению, поэзия Данте будет в равной степени необъятной в переводе на русский?

– К сожалению, я не знаю русского, но боюсь, что нет.

– Мне пришлось изучать его на великолепном языке оригинала, чтобы понять дантовскую музыкальность.

– Вы тоже поэтесса?

– Я пытаюсь ею быть. И очень рискую в сравнении с моим мужем.

Гумилев тут же приходит на помощь жене:

– Это совершенно не так. Это я уже некоторое время нахожусь в тени Анны.

Я улыбаюсь обоим.

– Чета поэтов. Полагаю, что ваша любовь парит так же высоко, как и ваши стихи.

Гумилев берет жену за руку и улыбается мне.

– Действительно, так и есть. У нас медовый месяц, и я воспользовался случаем, чтобы читать лекции в Сорбонне.

– А я – чтобы узнать лучше красоту Парижа.

Я замечаю, что Пабло приподнимает бровь, бросая на меня взгляд, как будто он уже что-то придумал.

– Почему бы нам как-нибудь не прогуляться втроем?

– О, прогуляться по Парижу в компании двух художников, испанца и итальянца, – это бесценно!

Гумилев смотрит на жену и с одобрительной улыбкой благословляет предложение: