Онлайн книга «На линии огня»
|
– Вчера камнем в лоб засветило, сегодня надел каску, так вот эта пакость… – Не хнычь. Легко отделался. Пустяк и Чепуха, племянники тетушки Безделки. Всегда бы так… Пригибаясь, появляется сержант Почас с автоматом в руке и подозрительно оглядывает обоих. – Чем вы тут заняты? – Да вот, господин сержант, – отвечает Бескос, показывая на свою шею и на забинтованную ногу товарища. – Загораем тут на солнышке. Сержант осматривает раны: – Идти можешь? Маньас кивает, стиснув зубы: под полукруглым козырьком стального шлема – твердо очерченное худощавое мальчишеское лицо. – Если он поможет, доковыляю. – Ну, давай вниз, там тебя полечат. Оба давайте. – Носилок нет? – Так высоко санитары не поднимаются. И поосторожней там – красные хоть и отступили, но еще постреливают. Бескос перекидывает ремень маузера через то плечо, что подальше от раны, а Маньас опирается на свою винтовку как на костыль. И так вот, поддерживая друг друга, спускаются со склона и внизу снимают каски. Бескос, довольный, что оказался здесь, а не наверху, даже что-то мурлычет себе под нос. Санитарный пост – там же, где и прежде: на обочине шоссе, вокруг домика дорожных рабочих. Под брезентовым навесом хирург оперирует тех, кто срочно нуждается в помощи, а человек шесть медиков сортируют и обрабатывают раненых. – Гляди-ка, Себас. Две девчонки… Вчера их еще не было. Оба завороженно разглядывают двух медсестер – женщин они не видели с тех пор, как вышли из Сарагосы. На обеих комбинезоны цвета хаки, длинные окровавленные передники, на рукавах у каждой – повязки с красным крестом. Они суетятся между носилками, опущенными на землю. – Гляди – одна беленькая, вторая – черненькая, как в сарсуэле [58]. – Не на что тут глядеть. Та, что повыше, мне в бабушки годится. – И что с того? На войне любая ямка – окоп. Они попали к беленькой. От нее пахнет хлороформом. Молодая, пышнотелая, кареглазая, здесь и сейчас она сойдет за писаную красавицу. При ее приближении оба фалангиста теряют дар речи, а опомнившись, обращаются к ней на «вы». Маньас, покуда сестричка дезинфицирует ему рану, подтверждая, что кость не задета и вены не повреждены, вводит ему противостолбнячную сыворотку и накладывает свежую повязку, лукаво подмигивает Бескосу как сообщнику. Потом приходит и его черед. – Пошевелить рукой можешь? А шеей? – Могу, сеньора. – Больно, когда двигаешь? – Нет, сеньора. – А почему голова перевязана? – Да это так… пустяки. Вчера камнем ударило. – Твой товарищ должен остаться здесь. А ты можешь отправляться в свою часть, – она вкладывает ему в ладонь пакетик с двумя таблетками верамона. – Одну прими сейчас, вторую – когда заболит. – Я думал, что еще побуду здесь. – По-хорошему, тебя бы тоже следовало оставить здесь, как твоего дружка. Но есть приказ – легкораненых как можно скорее возвращать в строй. Бескос не спорит. Он смотрит на Маньаса, а потом на женщину: – Извиняюсь, сеньора… Не обидитесь, если спрошу… – Не обижусь. – Как вас зовут? Сестра улыбается чуть заметно. Улыбается устало и понимающе. – Мария дель Саграрио. Покрасневший от стеснения фалангист спрашивает, путаясь в словах от неловкости: – Вы, случаем, не монахиня? Улыбка на губах сестры обозначается яснее: – Пока что нет. Бескос облегченно вздыхает. Маньас, который сидит на земле, вытянув раненую ногу, с интересом слушает этот разговор. – Что ж, спасибо, донья Мария дель Саграрио, – говорит Бескос. – Счастливо тебе, солдат. Она уходит. Маньас показывает на нее зажатой в пальцах сигаретой: – Она на тебя запала, Сату. Как та, в Сарагосе. – Шлюха? – Ну да. Поглядывала на тебя чаще, чем на всех остальных. Бескос улыбается от воспоминания. Это было уже довольно давно, а кажется – что целую вечность назад. В пять песет обошлась ему его первая женщина, первая и пока что единственная. Ему, Маньасу и еще четверым из их отделения: шесть парней, каждый лет по двадцать или около того, выстроились в коридорчике, ожидая своей очереди. Девственником погибать не желаю, сказал капрал Авельянас, самый из всех бойкий, когда они шумно и пьяно проходили мимо заведения под вывеской «Пена Негра». В тот вечер всего за час и при посредстве одной на всех профессионалки отделение решило этот вопрос. Он снова закидывает винтовку за плечо, подбирает с земли свою каску. – Ну я пошел, Себас. Передам от тебя привет нашим. – Надеюсь, все останетесь целы-невредимы. – И я надеюсь… Слушай, мне жалко тебя оставлять. – Самому жалко, что уходишь. – Береги себя, и дай тебе бог удачи. – И тебе. Они обнимаются, не пытаясь скрыть волнение. И Бескос возвращается в расположение роты. По дороге замечает, что стрельба наверху стихла и что там под легким предвечерним ветерком колышется красно-черное знамя. Спускаются санитары с носилками и еще пятеро под конвоем фалангистов. У пленных изможденный вид, всклокоченные волосы забиты пылью и пороховой копотью. Двое – белокурые, но и остальные кажутся иностранцами, и командующий конвоем капрал Уррас, у которого Бескос просит огоньку раскурить погасшую сигарету, подтверждает: – Интербригадовцы. Там, наверху, валяется много дохлых, а этих мы взяли живыми. – Откуда они? – Знаешь, понятия не имею. Один вроде бы говорит на языке гринго, а остальные – на каких-то диковинных наречиях. Вот ведь молодцы, а? Приехали сюда нас убивать и слова по-нашему сказать не могут. – Ну эти просто не успели еще выучить, – говорит конвойный. Бескос с любопытством рассматривает хмурые лица пленных. Ему случалось драться с ними – по крайней мере, начальство говорило, – но вот так, вблизи и вживую, он видит их в первый раз. – Вы их, что ли, ведете… Вопрос повисает в воздухе. Капрал безразлично пожимает плечами: – Не наше дело. Саральон распорядился отконвоировать в штаб бандеры. – Так он живой? – Живой-живой… Мы были уверены, что он прикажет кончить прямо там, на хребте – еще и потому, что мы там обнаружили трупы шестерых наших. – Шестерых? |