Онлайн книга «Все имена птиц. Хроники неизвестных времен»
Похоже, он видит только то, что хочет, – идеально чистую кухню, заботливую родственницу. И непутевого сына. Я обтер руки липким полотенцем и вернулся в гостиную. – Молоко стопилось, – ответил я на его молчаливый вопрос. – Или утопилось. В общем, готово. – Ты будешь? Не то чтобы он не помнит, что я терпеть не могу топленого молока. Просто до сих пор не способен поверить. – Ты все еще не нашел работу? – Я работаю, папа. – Редактор – не профессия для здорового мужчины. Тем более у тебя нет соответствующего образования. Ты всю жизнь так и будешь на подхвате. У него была профессия. Его ценили. У него есть грамоты. Какие-то записи в трудовой книжке. На пенсию его отправляли с большой помпой, цветы, банкет… Потом не позвонила ни одна сволочь. После этого он начал стариться очень быстро. И отказался выходить на улицу. Наверное, не хочет встречаться лицом к лицу со своими сослуживцами. Ему бы жить в собственном доме. Ну, домике. С крохотным участком. С садом. Я думаю, это неправильно, что люди живут в таких специально выделенных ячейках. С другой стороны, Сметанкину вот нравится. – Так я пошел, папа. Что тебе купить? – Купи мне это лекарство. О котором в газете писали. И ленту. – Какую ленту? – Для пишущей машинки. Я звонил в канцтовары, они говорят, что уже давно не продают ее. Как такое может быть? – Папа, сейчас никто не пользуется пишущими машинками. Это винтаж, элемент декора. – Ерунда, – сказал отец, – пишущая машинка замечательная вещь. Я на ней двадцать лет работаю, а она как новая. Только буква «я» немножко западает. Проблема только с лентой. Она засохла. Я протер одеколоном, но она слишком старая. А я-то гадал, что это за странный запах стоит в комнате. Он вылил на нее по меньшей мере полфлакона. – Напиши от руки все, что тебе нужно, я наберу и распечатаю. Что ему нужно? Письмо в собес? Письмо в газету? Наверное, в газету. Он ведь очень внимательно читает газеты. – Мне нужна лента. Я работаю систематически. А ты приходишь раз в неделю. – Папа, – сказал я терпеливо, – пиши от руки. Только аккуратно. Ты ведь печатаешь все равно одним пальцем. А что ты, собственно, пишешь? – Мемуары, – сказал он. – Зачем? – Я понял, что сморозил бестактность, но папа не заметил. – Потому что я хочу что-то оставить после себя. У меня есть жизненный опыт. И я хочу поделиться им с молодежью. Вы не цените то, что у вас есть. Не умеете работать. У вас нет никакой социальной ответственности. А у нас была. Мы жили полной, яркой жизнью. Сколько я помню себя и его, ничего такого яркого и полного. Я отчаянно завидовал другим пацанам, которых папы таскали на футбол и в байдарочные походы. Почему мы никогда не сплавлялись на байдарках? А вдруг мне бы понравилось? – Ты все-таки пиши от руки. Я буду по частям печатать твои мемуары. Хорошо? Он явно обрадовался, но все-таки сказал: – Тебе что, заняться нечем? – Я вот-вот закончу большой заказ. У меня будет много свободного времени. – Это плохо, – сказал папа, – человек должен быть занят чем-то. Особенно в твоем возрасте, это самый плодотворный возраст. Я в твоем возрасте… Я там об этом писал, в мемуарах. Жалко, их не опубликуют. Теперь только детективы паршивые печатают. Не опубликуют ведь? Он с надеждой взглянул на меня. – Нет, – сказал я, – разве за свой счет. Может, выкладывать эти его мемуары в Сеть? Но ведь люди в Сети злые. Набегут гоблины, скажут про папу, что он совок, он расстроится. Сам он в Сеть не ходит, но ведь всегда найдется кто-то, кто обрадует… Или он напишет про кого-то, а кто-то узнает себя и обидится. Нет, в Сеть, наверное, не надо. – Давай. Я наберу, распечатаю и принесу тебе. А ты можешь потом переплести, получится совсем как книжка. Дашь почитать тете Лизе. – Сейчас, – сказал он, – сейчас… И, шаркая шлепанцами, заторопился в спальню. Я слышал, как он там шуршит бумагой и что-то роняет на пол. Потом он вновь появился со стопкой бумаги в руках. Бумага была желтоватая, совершенно допотопная. Где он ее взял? Зачем так долго хранил? – Вот, – сказал он гордо; на подбородке у него был засохший порез. – Я решил начать аб ово, как говорится. С самого детства. Он держал стопку бумаги на ладонях, словно предлагая дары. – Очень хорошо. – Это очень важно – становление человека! – Да, папа, я понимаю. Я взял у него листы. Они были ломкие, как яичная скорлупа. Ладно, зайду по дороге в «Формозу», все равно у меня кончилась бумага для принтера. – Осторожней, – сказал папа, когда я заталкивал пачку бумаги в сумку, – а то помнутся. Куплю еще и папку, в «Формозе» вроде есть папки, правда без завязочек. А он любит с завязочками. Папа наблюдал за мной, поджав губы: – Надеюсь, это пойдет тебе на пользу. Ты хотя бы на моем примере поймешь, что жизнь – это серьезная, ответственная вещь. В ней не место лентяям и махровым бездельникам. Махровый халат у него протерся на локте. Надо будет присмотреть на вещевом рынке что-нибудь поприличней. Но он вроде любит этот. – Все-таки это безобразие, что нигде нет ленты для пишущих машинок, – сказал папа. * * * Несуществующие люди – Ферапонты Алевтиновичи, Авдеи Гордеевичи и Аделаиды Марковичи предлагали нарастить член или купить участок с двадцатью гектарами леса. Спам. Ничего, кроме спама. Может, написать самому себе? Дорогой Сенечка, как твои дела? Я соскучился. Пиши чаще, не пропадай… Я немножко побродил по аукционам, но мысли постоянно возвращались к Сметанкину, окруженному толпой призрачных родственников. Ему и правда так легче? Впрочем, в каком-то смысле искусственные родственники лучше настоящих. Надежнее. Они никогда тебя не бросят. Никогда не обзовут «ничтожеством». Не выкинут никаких фортелей. Пользуйся передышкой, сказал я себе, к зиме подойдут еще заказы. Наверняка подойдут, осень и зима – самое выгодное время, поскольку людей в долгие сумерки тревожит странное томление. Бумаги я прикупил, а вот в продуктовый сходить поленился. А сейчас проголодался. Осенью всегда хочется есть больше, чем летом, – проверено. Организм так готовится к зимней бескормице, от которой страдают собиратели и охотники. Двадцать тысяч лет нет никакой зимней бескормицы, а он все готовится. В холодильнике обнаружился высохший кусок полукопченой колбасы и два яйца. Я настрогал колбасу ломтиками и поджарил с луком, а потом выбил туда яйца, осторожно, чтобы не повредить желтки (один, естественно, все же расплылся). Посыпал перцем и сероватой, натянувшей воду солью, но чего-то не хватало – чисто колористически. На желтом хорошо смотрится зеленое: я накинул куртку с капюшоном и вышел в сад нарвать мяты и укропа – единственные съедобные растения, в которых я был уверен. |