Онлайн книга «Все имена птиц. Хроники неизвестных времен»
– Я вам навстречу, – сказал он, не открывая глаз, – и вы мне навстречу. Работайте, ладно? Надо будет в гастроном по дороге заскочить, вот что. Вася перманентно голодный, а он там с мамой сидит. А дома шаром покати, Лялька худеет, перестала еду покупать. Вообще. Чтобы не соблазняться. Она натянула пальто, в который раз отмечая про себя, что надо пришить вешалку. Пальто сидело как-то слишком плотно, может, ей тоже неплохо бы похудеть. Она вышла, и сумерки облепили ее, как сырое полотенце. Оттенок у них был странный, розовато-лиловый. * * * Якорь на клумбе был покрыт испариной, а на чугунной крышке люка сидели и грелись, прижавшись друг к другу, три одинаковые полосатые кошки с белыми лапками. По пути в гастроном к ней привязался человек в перчатках без пальцев. Он выступил из густой тени и взял ее за рукав. – Мы заявляли, что Венера не пройдет транзитом по Солнцу, и она не прошла, – сказал он. Пахло от него сырыми тряпками. – Да, да, – послушно ответила Петрищенко. – Она прошла только половину пути. Причем не по диаметру, а по хорде. – Понятное дело, – согласилась Петрищенко. Мимо прошла женщина с кошелкой. Из кошелки торчал сырой рыбий хвост. Милиционера позвать, что ли? – Говорю вам, она не проходила мимо Солнца по своей обычной орбите. Вы спросите, откуда мы знаем? А я вам отвечу на это: мы и другие подталкивали ее туда, в это положение, несмотря на ее нежелание, и делали это как следует, чтобы она была видна с Земли. – Послушайте, – не выдержала Петрищенко, – мне надо идти. Я тороплюсь. – Но зачем? – настаивал человек, кривя брови. – Затем, что мы хотели, чтобы публика ее увидела, хотели, чтобы наблюдение других аномалий вокруг Солнца вызвало гул среди любителей. Как и Луна, сошедшая со своей обычной орбиты! Петрищенко выдернула руку и, порывшись в сумке, которую держала, плотно прижав локтями к телу, достала еще одну смятую трешку и сунула в середину перчаточной ладони. Ладонь сомкнулась. – Мы, любители, видим вещи, которые недоступны профессионалам, – сказал человек, – ни один астроном не признается вам в надвигающейся катастрофе. – Я верю, – сказала Петрищенко. – Как вас зовут? – Фима, – шепотом сказал человек, оглядевшись и приложив палец к губам… – Это вам на новый телескоп. Ну, еще подкопите… Фима вдруг подмигнул ей, как ей показалось, совершенно похабным образом, вновь отпрыгнул к лысому стволу близлежащего платана и скрылся за ним. Петрищенко видела, как он стоит там, вытянув тощую шею и высматривая очередного прохожего, чуть дальше того места, где освещенная витрина гастронома отбрасывала квадратный свет на мокрый асфальт. У гастронома толпился народ. Внутри тоже. Очередь змеилась и раздваивалась, и непонятно было, кто к какому прилавку стоит. Она заняла в хлебный, молочный и сразу в кассу, но очередь в хлебный продвигалась быстро и подошла раньше, чем подошла очередь в кассу. Пришлось занять еще раз. Она выбила песочное печенье и нарезной, но, когда пробилась к прилавку, оказалось, что песочное закончилось, а батон то ли надкушен, то ли вообще погрызен. Она попросила поменять, продавщица отказалась, тогда она начала вытаскивать из сумки удостоверение СЭС, но тут из очереди на нее стали кричать: «Женщина, не задерживайте!» На полке рядом с хлебом спала большая толстая кошка. Она опять пошла в кассу с чеком, чтобы забрать обратно деньги за печенье, но пропускать ее отказались, толпа напирала, тут подошла очередь в молочный и колбасный, продавщица кинула на весы палку докторской и протянула ей клочок серой бумаги, на которой была шариковой ручкой неразборчиво выведена цена. Петрищенко уставилась на эту бумажку, а на нее уже напирали сзади. С ума все сегодня сошли, что ли? – Что вы мне даете? – Она повысила голос, чтобы перекричать какую-то тетку, требовавшую, чтобы ей взвесили килограмм российского. – Колбасу, – флегматично ответила продавщица. – Я просила триста грамм. А вы мне сколько взвесили? – Вы просили три кило, я вам взвесила три кило. Женщина, не морочьте голову. – Я не просила три кило, – она почувствовала, как ее оттесняют от прилавка, и в отчаянии ухватилась за пластиковую стойку, – я просила триста грамм. Взвесьте мне триста грамм! – Женщина, вы что, глухая? Вы сказали – три кило! Сегодня все как сбесились! Всё расхватали! Скоро прилавок разнесут. – Я… – Я передумала! – орала тетка у нее за плечом. – Килограмм российского и килограмм пошехонского. Если вы не берете, – она обратилась к Петрищенко, – я возьму. – Да бога ради, – с сердцем ответила Петрищенко, но тут же с ужасом осознала, что остается вообще без колбасы. Она пошире расставила ноги, укрепившись у прилавка. – Пока вы меня не обслужите, я не уйду! – заорала она в полный голос, чувствуя, как искажается лицо и сползают набок очки, – или вы меня… или я на вашу лавочку… санэпидстанцию! Я, между прочим, завотделом! А у вас крысы в подсобке! Вот хлеб, видите? Она выхватила батон и ткнула его через прилавок отшатнувшейся продавщице. – Вот сука-то, – отчетливо сказал кто-то за ее спиной. – На! – Продавщица в сердцах отхватила от трехкилограммового батона колбасы небольшой кусок, бросила на весы и, накорябав новую цену на бумажке, швырнула ей клочок через стойку. – Подавись. Петрищенко схватила клочок и стала пробиваться к кассе. Кто-то подставил ей ножку. У кассы творилось уже что-то невообразимое, она еле нашла свою очередь, протиснулась боком, выбила чек, сгребла сдачу и, сжимая мелочь в руке, стала пробиваться обратно. Когда она, мокрая и красная, в выбившемся кашне, выбралась наружу, судорожно засовывая в сумку измятый батон и мокрую докторскую в промокшей бумаге, в гастрономе уже дрались. Фима подмигивал ей и кривлялся из-за ствола платана. Она с удивлением обнаружила, что в руке у нее до сих пор был зажат чек с пометкой. – Ах ты, забыла деньги за печенье стребовать! Но возвращаться в магазин она не стала. * * * Уже подходя к дому, она задрала голову, выискивая свое окно в ряду таких же окон. Окно светилось. А если Лялька дома? А она зря подняла панику. Могла же Лялька сидеть в ванне, она залезает туда с книгой и сидит, сидит, пока не размокают страницы. А она отправила туда Васю с ключами. Вася открывает дверь, выскакивает голая Лялька… Она замотала головой, чтобы развеять какие-то причудливые похабные картинки, сами собой нарисовавшиеся у нее в голове. Вася пользуется успехом у девок, ага, в пароходстве уже сплетни пошли. Она поудобней переложила авоську с продуктами и поймала себя на том, что рука сама собой, непроизвольно сжимается и разжимается, словно примеривается к пощечине или удару. |