Онлайн книга «Легионы просят огня»
— Старший центурион, прикажите легиону построиться. Рыжий с удивлением вздергивает подбородок. Странно, он все еще способен удивляться — после всего, что мы выдержали. Центурион моргает: — Легат? — Теперь вы — старший центурион. — Но… — Выполняйте приказ, — я думаю, подняться мне или нет. Потом все же поднимаюсь. С козырька солдатского шлема срываются капли, летят вниз… падают в грязь. Кап. Кап. Кап. Вот и заканчивается моя служба. Недолго я был легатом. Да и был ли? — Чего вы ждете, старший центурион? — я смотрю на него, он моргает; смешной, рыжий. — Особого приглашения? Или мне повторить приказ? Центурион выпрямляется, отдает честь. Сто тысяч лет этого не видел. С основания Рима. С того момента, как некая волчица выкормила двух засранцев — голых и крикливых, наглых и маленьких голоногих волчат. Которых она почему-то — почему? — пожалела. По легенде, мы, римляне, вскормлены волчьим молоком. Только вот ощущение, что у меня внутри — огромная дыра, куда все это молоко вытекло. В голове звенит, и весь мир обрушивается на мой погнутый шлем… — … — говорит центурион. — Что?! — говорю я. — Громче, я ничего не слышу. Глухой легат, что может быть лучше. Когда-то я боялся оглохнуть. На мгновение мне представляется, что вокруг — тишина. И цветут луга, и где-то вдали журчит ручей, и я снова в Италии. И еще живы отец и мать. И брат Луций. И где-то далеко отсюда жив центурион Тит Волтумий, задница-центурион, гроза легионной зелени. И громогласный хвастун Виктор еще не получил свое прозвище. И жив весь Семнадцатый легион. И все три легиона живы. — Громче! — говорю я. …говорят, мы многое понимаем, когда теряем слух. Потому что нас больше ничто не отвлекает. Почему только я слышу писк, этот чудовищный писк? Не хочу умирать глухим. — Семнадцатый Морской построен! — орет рыжий в ответ. Я смотрю в его лицо, усталое, с ввалившимися щеками, в рыжей щетине, и скорее угадываю, чем слышу его слова. Ничего. — Прекрасно, — говорю я. Поворачиваюсь. Они стоят и смотрят на меня. Весь Семнадцатый Морской Победоносный в полном составе. Нас около двухсот человек. Мы охрененны. Уроды, инвалиды, раненые и больные. Глухие, вроде меня и слепые, вроде вон того, в середине строя — его поддерживают с двух сторон товарищи. Даже если он сейчас умрет, они будут его держать — плечами. В жизни наступает момент, когда все остальное становится неважным. Кроме этого плеча слева и этого плеча справа. Которые будут держать тебя даже мертвого. — Отличная работа, старший центурион, — говорю я. Рыжий выпрямляется еще больше. Я шагаю к ним в полной тишине, и только писк в правом ухе висит надо мной, отражается от серого свода неба. Снег пошел. Огромные мягкие хлопья кружатся и падают на землю. Я спокоен. Пальцы на правой руке, сведенные судорогой, изуродованные, больше не гнутся. В общем, все при деле. Пока я иду, ступая так, словно на главной площади лагеря, неторопливо и четко, они молча смотрят на меня — две сотни лиц. Две сотни, оставшихся от двадцати тысяч. Вар, верни мои легионы! — вот что скажет принцепс. Я говорю: Арминий, верни мой легион. Я иду. Два шага. Пять. Когда до строя остается всего несколько шагов, они начинают кричать. Я не слышу, но чувствую раскаленную волну: мне обжигает лицо, снежинки тают на моих небритых скулах, как на раскаленном железе. Я вижу открытые рты, вижу, как они кричат. Я иду в легион. Как бы я хотел их слышать… Боги, говорю я. Дайте мне еще немного сил. Я подхожу; лицо пылает. Звон не становится громче. Только ощущение грозного гула, накатывающего на меня, все сильнее и сильнее. — Семнадцатый! — кричу я. — Победоносный! По манипулам, по центуриям стройся! — Приготовиться, — говорю я. Я не слышу своего голоса, это так странно, что я даже повторяю: — Приготовиться. Центурион повторяет мою команду; орет так, что я чувствую, как даже звон вокруг меня слегка колеблется, точно дым под порывом ветра. Они выпрямляются: словно мои команды — сорванным хриплым голосом, им хорошо понятны. Правая сторона лица уже горит. Прикладываю руку и чувствую горячее и мокрое. Горячее течет из-под шлема. Вот теперь точно — все. Слуха больше нет. — Воины, — говорю я. — Братья! Мы последний легион в этой части Германии. И, думаю, ни скажу ничего нового… Мы погибнем. Кажется, я не зря учился ораторскому искусству. Я говорю только правду. Я делаю паузы. Я держу ритм. Цицерон мог бы мной гордиться! — Братья, я смотрю на вас и вижу перед собой лучший легион Рима… Гипербола? Нет, правда. Все-таки жаль, что я сейчас себя не слышу. Потому что, судя по их лицам, я сегодня в ударе. Я убедителен. Я — красноречив. Смешно. Надо же. Я умудрился пропустить собственную триумфаторскую речь. — Дайте мне меч. — Легат, — говорит рыжий, — ваши руки… они… И замолкает. Пальцы не слушаются. Гладий выпадает из моей руки и втыкается в землю. Руку свело судорогой. Врешь, сволочь. Врешь! Левой рукой я обхватываю кисть и пытаюсь разогнуть пальцы. Бесполезно. Их свело так, что завязался узел. Часть пальцев размозжена ударом. Вот теперь я точно калека. Однорукий. Смешно. — Легат, не получится. — Что? — мне снова приходится угадывать. Впрочем, я всегда могу прочитать по губам. Что еще мне остается? Надо что-то делать с изуродованной рукой. Как мне держать меч? Без пальцев?! Интересная задача. Я немного думаю, затем говорю: — Привяжи его. Центурион несколько мгновений смотрит на меня, моргает. Раз-другой… затем кивает. Понял. Приматывает несколькими слоями ремней. — Крепче! Туже затягивай! Еще! — Легат, — он пытается остановить меня. — Застой крови… — Крепче, центурион! Крепче. Все будет хорошо. Даже если — не будет. * * * — Арминий! — кричу я, вызывая брата. — Арминий! Вокруг ревет и шумит битва. Грохот железа, стук щитов. Выкрики, скрип кожи, крики ярости и боли. Стоны раненых. Последние вздохи умирающих… Все здесь. Только я ничего не слышу. Для меня вокруг — тишина. |