- Вот! Вот тебе и ответ. При этом обратное для тебя совершенно в порядке вещей. - Камайя развела руками. - У женщины даже прощения не нужно просить за боль, за нанесённые раны, будто она не человек! Я человек, Тагат, ты понимаешь?
Тагат повернул к ней голову и прищурился, потом кивнул.
- Я понимаю. Я понимаю, о чём ты говоришь, досточтимая. Ты тоже, наверное, можешь понять, как сложно бывает человеку пересмотреть свой взгляд на некоторые вещи. Мужчина - это мужчина… У мужчин своя гордость.
- Пересмотреть… Люди не меняются. Он не изменится. Я бы на его месте тоже не стала. - Камайя хмыкнула. - Он властелин Халедана, владелец гарема, великий Ул-хас, чьё слово непререкаемо. Зачем ему меняться? О такой жизни мечтает любой мужчина. Тысячи прекрасных степных дев почтут за честь стать его наложницами. Как не гордиться… Конечно. Тебе нужно будет заняться поисками той, что заменит меня, Тагат. Она должна будет любить его, а не сидеть здесь из страха, как Рисэл. Любить так безоглядно, как я не могу позволить себе. Любить за них двоих, потому что властелин степи тоже не может позволить себе слабостей. Правитель не имеет права на них.
- Так ты твёрдо решила… - Тагат не смотрел на неё, но голос был глухим, и Камайя представляла его выражение лица. - И как ты себе это представляешь?
- Ты поможешь мне, союзник, - ослепительно-фальшиво улыбнулась Камайя, когда он, не услышав ответа, наконец повернулся к ней. - Я уеду в один из праздников, и пьяные усымы и туусы не будут знать, в какую сторону я еду. А пьяными они будут благодаря тебе. Тебе нужно будет придумать что-то, чтобы меня не искали слишком долго. Следы будут вести на север, и ты тоже поведёшь поисковый отряд на север.
- Но ты поедешь не на север.
- У меня есть невыполненные обещания. Но мы заглядываем слишком далеко. Это случится не раньше весны. Я не поеду по холоду. Я могу терпеть телесную боль или неудобства, но зачем? Пока я тут, и я буду всеми силами поддерживать порядок и благополучие. Надеюсь, к весне мы решим большую часть вопросов. Думаю, это будет один из дней праздника весны, когда отпускают птиц из западной башни. Символично, не находишь?
Тагат молчал. Камайя постучала в дверь и вернулась в кресло, а потом смотрела, как Вирсат заваривает ачте.
- Досточтимая, я ухожу. - Тагат выглядел удручённым. - Мне нужно подумать над нашим сегодняшним разговором.
Туруд пришла позже и отчитывалась о делах в гареме, но в глазах было что-то другое. Камайя почти не слушала слов: она смотрела на улсум. Каково это - знать, что сопровождаешь госпожу в последний путь, тогда как та даже и не подозревает о том, куда стремится?
- Сколько ты служила ей? - неожиданно спросила она, и улсум осеклась на середине фразы.
- Двадцать четыре года. - Улсум зажмурилась, и лицо её стало как пепел.
- Ты можешь оплакивать её. Хочешь, я дам тебе неделю отдыха?
- Оплакивать… - Туруд скривилась то ли в усмешке, то ли в гримасе боли. - Она заперла меня в подвале. Я не ела и не пила несколько дней. Она сказала, что я недостойна жизни, но, так и быть, она позводит мне жить, если я посвящу эту жизнь служению ей. Не смотри на меня так, госпожа. Я знаю, что недостойна жалости. Я просто хотела выжить… Не все обладают душой льва!
Огонь в очаге расплывался. Ачте горчил, но горечь была не в чашке, а где-то внутри. Камайя сидела молча, и мысль о том, что же довело Йерин до таких поступков, отравляла рассудок.
- Салах говорила с эным?
- Эным-дада сказала, что Гатэ не хотела бы этого. Салах решила, что вернётся в свой хасэн и выйдет замуж.
- Я рада, что она передумала. Пока она живёт, память о Гатэ тоже будет жить. Ступай, улсум.
- Досточтимая ещё не нашла мне замену?
Камайя задумчиво пощипала нижнюю губу, потом покачала головой и взмахом пальцев отпустила улсум. Змеиное гнездо… И у каждого свои тайны. Даже она впутана теперь в эти интриги. Полнолуние действует так или что-то другое, но этот надлом на смене местных эпох болезненно отдаётся в душе. Взмах клинка рассёк яблоко, и внутри оказалась гниль. Рассечённое не соединить, и притвориться, что всё в порядке, тоже не получится.
В дверь постучали вновь, и теперь Тинхэн стояла на пороге. Камайя поговорила и с ней, и снова слова были не важны: девушка пришла в надежде убежать от одиночества. Она пила ачте и говорила о полнолунии и Иймэт, Камайя слушала её вполуха, поглаживая перстень с дымом. Тинхэн ушла, а слова о полной луне так и остались в комнате, будто запутавшись в занавесях балдахина, внушая смутную тревогу.
- Не провожай. - Плащ лёг на плечи, Вирсат отступила в тень.
Тёмный двор справа, темнота в переходе. Чёрное лезло в душу, луна ещё не взошла. Камайя торопливо шагала по галерейке, и тень тревоги металась за спиной, настигая, а за открытыми арками злая россыпь зимних звёзд на небе торопилась вместе с ней.
Он шёл навстречу и остановился, чёрный в темноте. Камайя ускорила шаг, руки скользнули в его волосы, сердце обгоняло мысли. Аслэг взял её за руку и развернулся к двери своих покоев, его пальцы были тёплыми, в них билась жизнь, темнота расступалась перед ним, а праздник Куув-чоодо, когда птиц из западной башни отпускают на волю, был ещё очень, очень далеко.
44. Руан.Бумаги
Четвёртый поминальный день начался с гулких ударов бубна под колотушкой эным-дада. Руан почесал отрастающую бороду и приоткрыл один глаз, наткнулся взглядом на троеточие на щеке жены и, подумав пару мгновений, решил не торопиться с тем, чтобы вылезать из-под одеяла в зимнее утро.
Звуки бубна затихли вдалеке. По дороге в город прогнали отару блеющих овец, и отложенное ненадолго утро настойчиво возвращалось.
- Ещё раз кинешь в меня подушкой, - бубнил Ермос, - я встану и засуну тебе в рот твои вонючие носки, понял, кеймос?
- Иди, - шепнула Аулун, розовая, зацелованная и прекрасная. - Я ещё посплю, пока никто не позвал.
Руан кивнул. Он одевался, глядя, как Аулун устраивается поудобнее, потом нехотя вышел к парням, которые крайне угрюмо глядели друг на друга, и умылся. В большом шатре привычно хозяйничала Алай, Руан поел под очередную перебранку парней снаружи и снова вышел к ним.
- Кир, бриться готовить?
- Лень. Позже побреюсь.
Бранить их не хотелось. Он вышел из ворот, скрипнув створкой. У дороги мальчишки играли в какую-то игру, швыряя камешки в палки, воткнутые в неглубокий снег. Кто-то терзал умтан в одном из ближайших к воротам шатров, и мелодия то и дело срывалась. Но это не раздражало, а лишь заставляло гадать, с какой попытки у юного музыканта наконец получится довести фразу до конца.
Руан шёл к лекарскому дому, размышляя об Аулун. Ночью она опять ходила принимать роды в северной части стойбища, и Бун, сопровождавший её, не выспался. Это женщина была не только красива и желанна. Своим золотым взглядом она освещала тёмные и потаённые уголки его души, изгоняя оттуда тени. «Ты ведь рад, что у меня есть дело», - улыбнулась она на его слова о том, что себя надо беречь. - «Ты будешь ещё больше рад этому, когда пройдёт немного времени и тебе тоже придётся вернуться к твоим делам. Что может быть хуже, чем женщина, которой нечем заняться в отсутствие мужчины? Это же главный источник бед этого мира. Извечное начало самых лютых напастей».
