Книга Три цветка и две ели. Первый том, страница 77 – Рина Оре

– Кабы с лесенки, Ваш Светлость, не попадал… Ненарошно…

– Господин Шотно, – подошел к своему новому смотрителю замка Рагнер, – заняться больше нечем? Всякие амбары да работники как?

– Ваша Светлость, я уже всё обошел! – слезая с лестницы, с гордостью в голосе ответил Огю. – И кухню, и цитадель, и Ягодный дом, и Охотничий, даже в бане был и в подвал спускался. А начал я с кладовой. Так вот – всё у вас негодно! Па-у-ти-на! Герцог Лиисемский за паутину бы казнил. А в этих покоях у вас, вообще, голыми бродят, – неприязненно посмотрел Огю на белобрысого детину, снявшего рубаху, тогда как сам Огю клацал зубами от холода. – Ваша Светлость, нужно разгневаться, ведь так являться перед вами – дурнить ваши благородные очи мужицкой грубостью! Вы можете даже ослепнуть!

– Я скажу его мастеру, – улыбался Рагнер, думая, что Огю здесь ужиться будет непросто. – А ты, раз всё негодно, – давай к кладовой, что ли. Чего с ней еще, кроме паутины, не так?

– Всё неверно хранится, всё складывают, как придется, – лишь бы ногами не шевелить. А в подвале лишь пиво!

– Ладно, делай, что надо, но пиво мне не попорть, иначе тебя местные растерзают и даже я не спасу. Занимайся кладовой, а здесь никого не трогай.

Рагнер повернулся и хотел уйти, однако Огю крикнул ему вслед:

– Ваша Светлость, вы же не поговорили с мастером! Нельзя в замке герцога разгуливать, как в поле.

Рагнер неохотно признал, что Огю Шотно прав. Он вернулся и сказал Нилю:

– Послушай, мне тоже не по нраву, что твои плотники раздеты. В замке женщины, и баронесса тоже. Вдруг поднимутся посмотреть на переделки… И Ледяная Люти сюда ходит кормить гения. Пусть здоровяк оденется…

– Рубаху он сберегает, – постарался оправдать Ниль своего работника.

– Придумай что-нибудь, а то завтра без штанов явится и скажет, что тоже сберегает… А господин Шотно пусть здесь бывает, раз хочет, – он смотритель замка и это его право. И если мой смотритель ненароком свалится с лестницы, то виноватым будешь ты, мой мастер, Ниль. Придумай что-нибудь, чтобы с ним замириться!

________________

Вьёна Аттсога не оказалось дома. Старик Димий разводил руками.

– Отшбыл, Фаш Шфетлошть… Поутргу отшбыл.

– А живописник дома?

– Ф дому шивописец ентот, – плюнул Димий на землю. – Жрьёт щась, да вщё жа дфоих… – ворчал старик, пока Рагнер заезжал за ворота и спешивался. – Да хлебы ш пшенишы – дгугога шивописецы не жрьют!

– А о сестре его, что скажешь? – направляясь к дому, спросил Рагнер.

– Шо шкашать-то, – озадачился старик, потирая морщинистый лоб и задвигая красный колпак на затылок. – Баба тоща́я, но ладна́я…

– Да не про это я, – усмехнулся герцог Раннор, по пути отшвыривая ногой желтые листья. – Как ведет себя?

– Ента жрьёт маненько! Поковыяется ф таелке – и мне фщё пошле отдашт.

– Пожрать бы тебе только, – открыл Рагнер тяжелую дверь в дом и пропустил Димия. – Зубов нет, а всё пожрать… Где все?

– Нафегху жрьют! И малюють кагтинки! Поойдите, Фаша Шфетлошть, в шалу… Я быштрью…

Рагнер прошел в гостиную, и вскоре вниз спустилась Лилия Тиодо. Она выглядела привычно – черное простое платье и длинные, светлые волосы в мелких волнах, переплетенные ниже макушки, как венок. Она почтительно, глубоко присела, чем опять невольно смутила Рагнера, но и польстила ему.

– Ваша Светлость…

– Герцог Раннор, пожалуйста, называйте меня так, – попросил Рагнер. – Для меня этот дом, как родной, а вы не прислуга… Вы – гостья моего дорогого друга.

– Хорошо, герцог Раннор, – улыбнулась вишневыми губами Лилия. – Я пришла сказать, что Адреами и молодая госпожа Ирмина спустятся через минут девять, если это не к спеху. Ценная краска уж разведена, иначе засохнет зря… Желаете ли чего-нибудь испить или перекусить?

– Нет, – помотал головой Рагнер и опустился на скамью. – Только беседы с вами желаю. Хочу, чтобы вы ответили на мои вопросы.

– У вас ко мне так много вопросов… – ласково улыбалась Лилия, присаживаясь на стул с высокой спинкой и подлокотниками – она словно садилась на трон. – Мне нечего скрывать, герцог Раннор.

– Сперва я хотел бы знать, возьмется ли ваш брат за эту работу, – передал он Лилии медальон. – Можно сделать портрет моей тети новым?

– Не думаю, – рассматривала она медальон. – Это позолоченная медь, покрытая черной эмалью и затем процарапанная иглой. Очень тонкая работа… Нет, Адреами не возьмется: можно лишь испортить.

– Ладно… А сколько он просит за обычную миниатюру на дереве. Я не отказался бы от этого портрета немного большего размера.

– Для вас будет втрое дороже, чем для господина Аттсога: золотой рон и половина, – удивила Рагнера Лилия, возвращая ему медальон. – Потому что вы богатый герцог и потому что ползолотого в день – это вдвое меньше того, что дадут Адреами в Брослосе. Мы и так излишне задержались в Ларгосе.

«Необычно, – думал Рагнер, – монахиня не боится прослыть корыстолюбивой… Но раз так, то она, скорее всего, не лжет и в остальном…»

Он жестко и пытливо смотрел на нее, а Лилия изящно изогнулась, опустив руку на подлокотник стула. Под тонким платьем обрисовалось ее тонкое, длинное, обольстительное бедро.

– В чем же вы подозреваете нас с братцем, герцог Раннор? Поверьте, я сама много раз убеждала господина Аттсога более не заказывать у Адреами миниатюр, а поберечь средства… Нам нет ни малейшего смысла его разорять, ведь, как я сказала, в Брослосе братец заработает вдвое больше… Но господин Аттсог так… – вздохнула красавица, – так красноречив… Да и Ирмину мне жалко: ее батюшка и дед Димий – мужчины, и они не научили ее должным манерам вовсе. Быть женщиной отнюдь не просто, но мужчины этого не подозревают, да и не должны…

Рагнер продолжал молчать и внимательно смотреть на Лилию, пытаясь понять, какая же она, настоящая? И пока лишь понимал, что она необычная, очень необычная: набожна, но трезва разумом, благочестива, но знает о своей привлекательности и смело пользуется женскими чарами. Причем она обходилась без таких ухищрений, как модные платья, глубокие вырезы или драгоценности, – ей было достаточно распустить волосы и являться собой. Невольно любуясь грацией Лилии Тиодо, Рагнер подумал: «Маячь передо мной такие ноги, я бы тоже потерял голову».

Он представил Лилию нагой. Тонкое сукно ее скромного одеяния позволяло развиться фантазии – и Рагнер будто воочию увидел маленькую, высокую грудь с крошечными, острыми сосками, темными, как и ее губы, хрупкую талию, сжимая которую, можно было сомкнуть пальцы, восхитительные удлиненные бедра и аккуратные, мягкие на ощупь ягодицы, узкие и волнующие, а между белоснежными ногами – яркая, манящая расщелинка, раскрывающаяся орхидеей – цветком, из какого ведьмы делают приворотное зелье… Рагнер, сморгнул, прогоняя видение обнаженной Лилии и заменяя его образом другой нагой красавицы – своей любимой, зацелованной и томной: попышневшие белые груди в оправе золота волос, зеленые глазищи, словно теплые морские воды, и округлый животик, творящий внутри себя новую жизнь. Он вспомнил, как неуклюже Маргарита пыталась подняться, чтобы сесть на постели, и его сердце затопила нежность.