Онлайн книга «Смерть на фуникулере»
|
Коннор вопросительно уставился. – И… это всё? – О нет, – Адам Карлсен улыбнулся. – Но я думаю, что в этом кроется ответ… разгадка… Я всё время возвращаюсь к этой мысли, каждый раз, когда представляю себе миссис Робинсон. Я вижу перед собой заботливую маму, которая тревожится за каждого члена своей семьи и готова за него умереть. Она такая, какая есть, у неё свои мечты, свои недостатки, свои характерные черты, свои маленькие радости, но, прежде всего, она создала семью, которую любит, и вне её не видит иного смысла жизни. Карлсен снял очки, потёр их о борт халата и надел обратно. – Да, в этом что-то есть, некая основа, фундамент… Не могу это объяснить, просто эта мысль не отпускает, не даёт покоя. – Но вы… правда считаете, что Леонард не мог этого совершить? – Этого я не говорил, – покачал головой Карлсен. – Разве?.. – Как, по-вашему, чем вызвано у вашего брата такое стремление к скрытности? Подумав, Коннор ответил: – Знаете, мы ведь никогда не лезли друг к другу в жизнь. Мне кажется, я давно потерял какую-либо связь с Леонардом. Ну, то есть мы-то живём под одной крышей, когда возвращаемся с учёбы на Рождество или каникулы. Я хочу сказать, что понятия не имею, когда ему в голову пришла идея скрывать своё существование от остального мира. Последняя фраза заинтересовала Карлсена. Он сказал: – Но перед этим вы говорили, что быть скрытным – его натура. А теперь предполагаете, что Леонарду могла прийти в голову идея скрываться от мира. Для чего? Коннор растеряно глянул в окно. – Быть может, он что-то натворил, что-то такое, из-за чего ему приходится теперь скрываться? – спросил Адам. – О, нет-нет, уверен, что дело совсем не в этом! – А в чём же? – Он очень артистичен. Не в смысле, что он играет… Хотя, может, и… Гм… Не представляю, как выразить эту мысль… В общем, он артист, художник, человек искусства до мозга костей. Такое ощущение, что ему скучно в реальном мире, и поэтому ему нравится придумывать, нравится быть кем-то помимо себя. – Некое альтер эго? – Что-то вроде того. Мне сложно это понять, даже представить, как можно так жить. – И никто в семье не понимает Леонарда? – Мне кажется, что мама, возможно, понимала. Он помолчал и добавил: – В конце концов, она ведь тоже любила выдумывать всякое. Наверное, у Леонарда это от неё. – Я бы даже сказал, от неё и из-за неё. – Из-за неё? – Ну да, – кивнул Адам. – В условиях жизни с матерью, которая любила всё рассказывать другим, у Леонарда попросту не могла не развиться потребность в утаивании. – Да, верно. – А если у него при этом ещё и натура артистическая, и альтер эго… Да, тут определённо жгучая смесь. Расскажите теперь о вашей сестре. На некоторое время Коннор погрузился в мысли, потом заговорил: – У Мэри своя жизнь, мы её не трогаем. Ей пятнадцать, и это как будто всё, что мне о ней известно. – Но ведь для вас не секрет, что Мэри – приёмный ребёнок? – Разумеется, нет. – Так расскажите мне об этом. – Но… вы же и так знаете. – Вам было девять лет, когда удочерили Мэри. Что вы помните о том времени? Коннор сделал глубокий вздох. – В тот год, помню, началась война. Поэтому с Мэри у меня прочно засела ассоциация с войной. Глупость, конечно. – Значит, пришла Мэри, а с ней – война? Коннор нахмурился. – Ну, это глупая мысль, я не должен был говорить этого. Мэри была очень тихим, спокойным ребёнком. Даже когда в Девоне над нами пролетел «Мессершмитт» и сбросил бомбу неподалёку, Мэри практически не испугалась. Она потом с интересом разглядывала бомбовую воронку на холме, когда мы выходили на прогулку. – Дитя своего времени, – пробормотал Карлсен. – Хорошо помню удивление родителей, когда война, можно сказать, началась у нас в Девоне, а не где-нибудь в Лондоне. – Как они отреагировали на известия о войне? – Они уже пережили одну войну, когда были детьми. Поэтому вторая, мне кажется, вызывала больше недоумение, нежели страха или чего-то ещё. Во всяком случае, нам троим родители не давали почувствовать страх. Они делали всё от них зависящее, чтобы мы были так же организованны, как и они. – И у вас не возникало трудностей с этим? Коннор ответил с долей гордости в голосе: – Мы были отличной командой. Затем он вздохнул и сказал: – В то время маму не мучили никакие болезни. Так мне кажется. Было здорово. – Миссис Робинсон была с вами во время войны? – В основном да. Если она отправлялась на дежурство в местный госпиталь, её сменяла подруга либо тётя Эмили. У нас также была одна помощница по дому, иногда мы оставались с ней. – А мистер Робинсон? – Поначалу он вступил в отряд самообороны. Он рвался за границу, как и все, но ему долго отказывали. Тогда мы непонятно чего ждали. Вроде какие-то бомбы сбрасывались у нас, но ни Лондон, ни другие более близкие к континенту края ещё не бомбили. Папы не было дома каждую ночь. Это называлось «дежурство». Шли месяцы, война всё никак не разражалась. Но папа продолжал уходить с винтовкой каждую ночь. Потом винтовка исчезла. По-моему, тогда-то я впервые услышал, как родители ругались между собой. – По какому поводу? – спросил Карлсен. Коннор неловко ухмыльнулся. – Ввиду того, что ничего не происходило, эти ночные дежурства постепенно превратились в лёгкие попойки. Отец стал возвращаться домой нетрезвым. Иногда его приводили какие-то более способные стоять на ногах члены отряда. Винтовку у него отобрали. Помню первое чувство стыда за отца. Ему ведь только немного за тридцать было. – Леонард и Мэри также видели всё это? Коннор кивнул. – Но мне кажется, они ничего этого не понимали. А может, я ошибаюсь. – Значит, с тех пор мистер Робинсон пристрастился к алкоголю? – Пожалуй, да, – произнеся это, Коннор поёжился, словно ощутил сильный дискомфорт. – И с той же поры миссис Робинсон стала нервничать, и в дальнейшем это отразилось на её здоровье? – Похоже на то. Коннор устало выдохнул. – Мир так поменялся после войны. Мамино здоровье, друзья родителей, оставшиеся без крыши над головой и без средств к существованию… |