Онлайн книга «Рассказчица»
|
Эван приподнимает дневник. – Читаем дальше? – Да, только… у меня тут возник вопрос. – И возник он уже какое-то время назад, но я никак не могла составить предложение. Пытаюсь. – Они сейчас в заключении? – уточняю я. Эван сводит брови. – Да, прости, мне казалось, это очевидно. Они под домашним арестом в Царском Селе. – Да, я знаю. Просто… – У него такие голубые глаза. – Просто все выглядит вполне неплохо, – быстро говорю я, надеясь не показаться бессердечной стервой. – То есть я знаю, что за ними следят, но они живут во дворце! Когда ты сказал про домашний арест, я представила, как они дерутся с крысами за крошку черствого хлеба, а не уроки с репетиторами, вышивку и карточные игры. Они вроде нервничают и скучают, но… они счастливы. Конечно, я рада, что моя прабабушка не страдала, но представляла я совсем другую историю. Эван на секунду задумывается. – Что ж, «чистая, полная печаль так же невозможна, как чистая и полная радость»… Это Толстой. Честное слово, не человек, а календарик с цитатой на каждый день, как в комнате ожидания перед папиным кабинетом. Он поворачивается в кресле и опускает на пол выцветшие «конверсы». Когда наклоняется вперед, опуская руки на колени, наши взгляды встречаются. – Может, пока все неплохо, но не забывай, что их ждет. Слова повисают в воздухе, как лезвие гильотины, напоминая мне, что, несмотря на все чаепития и представления, мы читаем трагедию. Даже если Анастасия выжила, члены ее семьи – Татьяна, Ольга, Мария, Алексей, Николай, Александра – были убиты и пролежали шестьдесят лет в безымянной могиле. – Ты прав, – тихо говорю я. Эван бросает на меня притворно-серьезный взгляд. – Что ж, от лица всего семейства Романовых я принимаю твои извинения. Он откашливается и продолжает читать. 19.4.1917 Мистер Гиббс говорит, что вчера на улицах был парад – Первое мая, в других странах День труда. «Но для чего, для кого этот парад?» – спросила я его. Он ответил, что для марксистов. Они пели песни и несли плакаты, призывая пролетариат к восстанию. Восстанию против нас. Маме с папой больше нельзя разговаривать во время трапез, только в присутствии офицера. С нами обращаются как с заключенными. Пожалуй, мы и есть заключенные. Храни тебя Бог, А. 23.4.1917 Днем французский с месье Жильяром. Погода заметно улучшилась. Последние два дня солнечно, но вдалеке буря – пахло дождем. Мама боится, это дурной знак. Твоя А. 8.5.1917 Только подумать – в этот день год назад мы готовились к поездке на шхеры. Если бы мы знали, что нас ждет, может, то время казалось бы еще слаще? Вряд ли. Небо синее, как колокольчик. Работали в саду. Потом плавали в холодном пруду – почти как в Финляндии! Буду так себе говорить. Теперь идем в церковь. Твоя верная Анастасия 23.5.1917 Прогулялись с мамой и Марией. Стражники накричали на нас – за то, что подошли слишком близко к ограде. Один из них назвал маму словом, повторять которое я не стану. Она сказала не говорить папе. Днем занимались. Вечерня, затем ужин и в кровать. Твоя А. 25.5.1917 Сегодня работали в кухонном садике. Занимались с мистером Гиббсом и месье Жильяром. Все вместе пили чай в библиотеке. Вечером безик. Твоя А. 26.5.1917 То же, что и вчера. 2 7.5.1917 То же. 1.6.1917 Когда нас снова пустят на улицу? Дожди, дожди, дожди. Я больше никогда не хочу играть в безик. 2.6.1917 Скука! 5.6.1917 Теперь мне шестнадцать лет. Твоя Анастасия. Ее день рождения. От этой записи особенно грустно. 8.6.1917 Утром гуляли в парке с папой и О. Остановились у пруда, чтобы посмотреть на папину работу, – он очищает его от веток, которые попали туда во время бури на прошлой неделе. Люди за забором нас увидели, там быстро собралась толпа. – Вот они! – закричала толпа. Они хотели рассмотреть нас поближе, будто зверей в зоопарке. Одна женщина, старая и грязная, в крысином коричневом платке, прижала рыхлое лицо к ограде. – Убийцы! – закричала она. У меня кровь закипела. – Не обращайте на них внимания, – сказал папа, но это было сложно. – Вы врете! – крикнула я и высунула язык. Женщина снова прижала лицо к ограде и плюнула. Слюна дрожала в воздухе. Я почувствовала такой гнев, что не совладала с собой и побежала к забору, но Ольга меня сдержала. – Настя! – прошипела она. – Не лезь. Женщина трясла кулаком, продолжая плеваться проклятиями. У меня выступили слезы. Люди начали кричать: – На виселицу! – Мы уходим, – сказал папа. Удивительно, что их нападки его не задевают. Он просто склонил голову и повернулся к дворцу, сложив руки за спиной. – Как ты можешь? – спросила я у Ольги чуть позже. – Как ты можешь выслушивать эти гадости, что они говорят о папе, о нас? Она ответила серьезно: – Настя, ты слишком долго оставалась ребенком. Ты должна стать княжной. – Но я не княжна, – сказала я, – во всяком случае теперь. – Поэтому сейчас так важно, чтобы ты ею стала, – ответила она. – Но что, если я не чувствую себя княжной? Ольга развернулась. – Думаешь, кто-то из нас так себя чувствует? – В ее голосе было больше горечи, чем в старом чае. – Притворяйся. Твоя А. – Все нормально? – спрашивает Эван. Вдруг я понимаю, что прослушала последние несколько страниц. Слова Ольги эхом раздавались у меня в голове: «Притворяйся». – М-м? – У тебя… лицо, – говорит он. – У меня лицо? |