Книга Зеркала и галактики, страница 257 – Елена Ворон

Да что я, в самом деле? Первый помощник ошибся – и расплачивается собственной жизнью. Только бы его спасли.

Из медотсека, хлопнув жесткой шторкой, вышел Рейнборо. Желто-белый свет лампы упал на окаменевшее лицо, длинные раскосые глаза показались прорезями мертвой маски.

– Ушли отсюда. Быстро, – приказал пилот.

– Жив? – рванулся к нему Том.

– Сказано: ушли.

Схватив лисовина за локоть, я поволок его прочь. Шаг, другой, третий… Позади, приглушенный студенистыми стенами «Испаньолы», раздался крик. Надрывный, мучительный, страшный, как будто с человека заживо сдирали кожу. Вопль понесся по широкому коридору, ударился в стены, на миг зажег их бледно-желтым – и оборвался.

Мы с лисовином бросились назад. Рейнборо загородил вход в медотсек:

– Куда?

Том думал проскользнуть мимо пилота. Без замаха, Рейнборо ударил; лисовин отшатнулся, схватившись за живот. Я сгреб Тома в охапку, оттащил подальше. Изувечат его сегодня…

Кругом было тихо-тихо. И в коридоре, и в медотсеке, и на всем корабле. Том едва дышал; у меня холодело сердце от смолкшего, но еще звучащего в ушах крика нашего капитана.

Рейнборо привалился к стене.

– Счастье, что не в рейсе, – вымолвил он хрипловато. – Юнга! Вот так отдают свою жизнь другому. Только в рейсе Александр бы погиб.

Я ничего не понял; Том и подавно.

Через несколько минут из медотсека выбрался Сильвер. Точно в полусне, повел перед лицом рукой.

– Всё. Всё. Слава богу. – Он направился к Тому; лисовин невольно попятился. – Извини. Я слетел с катушек… Ты-то не виноват.

Он хотел уйти, но Рейнборо окликнул:

– Джон! Вы слишком много смыслите в этом, – он хлопнул ладонью по стене медотсека, – для навигатора.

Сильвер повернулся к пилоту всем корпусом.

– Разбираюсь, – подтвердил он. – Моя жена занимается RF-медициной.

У Рейнборо отвисла челюсть.

– Жена?! Как?

Сильвер усмехнулся.

– Нелегально, конечно.

– А ты?.. Крал?..

– Да. Крал информацию, где плохо лежала. Как видишь, пригодилось.

– С-собака! – воскликнул Рейнборо – по-моему, с восхищением.

Они ушли вдвоем.

Мы с лисовином остались караулить под дверью. Внутри было тихо. Том сидел на корточках у стены и оттирал с рук засохшую кровь.

– Почему ты Дважды Осененный? – спросил я, когда надоело прислушиваться.

– Не твое дело, – буркнул он. Подумал и ответил по-человечески: – Когда мать заболела, повела меня в питомник осеняться. Мне было пятнадцать, и вроде как еще рано, да она боялась, что долго не протянет. В питомнике я стащил птенца. Принес домой и выкормил. Он у меня жил полтора года… пока мать жила. Последние месяцы – в клинике. Мистер Ливси ей почти на год жизнь продлил. А в последний день не отходил от нее вообще, держал за руку. Она говорила: «Доктор, вы уйдете – и я умру». Ей вкололи снотворное, она заснула, и он ушел. И она умерла. Во сне. Я вернулся домой – пусто. Жить не хочется. Птица в клетке сидит грустная. Я ее вынул, открыл окно. Мы на окраине жили, лес рядом. «Улетай, – говорю, – глупая». А она мечется, хлопочет надо мной, перья сыплет… Так и не улетела.

– И куда ты ее дел?

Том мрачно посмотрел на меня снизу вверх.

– В лес отнес. Нашел дикое семейство и к ним выпустил.

Спятил. Домашнюю Птицу – в лес!

– Эти гады накинулись и ну клевать, – глухо продолжал он. – Она от них – в чащу, в густые ветки… Не отвязались, пока не заклевали насмерть. Мне потом ночами снилось. Кретин! С тех пор перья Птиц видеть не могу.

Я уселся рядом с лисовином у стены. Он принялся оттирать засохшую кровь с маски.

– Ты не виноват, – сказал я. – От горя не соображал, что делал.

– Александр, вы вольны поступать по-своему, – донесся из медотсека голос доктора Ливси. – Но я возражаю.

Капитан Смоллет вышел в коридор, придержал шторку, пока следом выбирался доктор. Том кинулся к капитану:

– Мистер Смоллет!

– Не дергайся; все нормально.

– Это не называется «нормально», – сердито отозвался доктор Ливси.

Мистер Смоллет улыбнулся.

– У меня на руках был труп, – продолжал доктор. – Как вы его оживили? Колдовство какое-то.

– Не колдовство, а RF, – снова улыбнулся капитан.

Я похолодел, заново вспомнив, как он кричал от нестерпимой боли.

– Слушайте, это преступление, – возмущался доктор. – Ваш RF обладает уникальной методикой. Включаешь какие-то дурные ящики – и за несколько секунд один человек оживляет другого. Пусть больно, пусть страшно; однако вы сотворили чудо. Почему все это держится в секрете? Почему я не могу включать такие же ящики у себя в клинике? Поддерживать пациентов без лекарств, без операций…

– Наши методики внизу не работают. Я устал повторять: это RF. Меня учили несколько лет. И авторами обучающих программ были не люди, – жестко проговорил капитан и обернулся к Тому. Постоял, разглядывая затаившего дыхание лисовина. – Ну, вот что, Дважды Осененный. Дэн сам виноват, что так вышло. Поэтому выбрось все из головы и не переживай. У меня в жизни не было такого скверного старта, – добавил капитан с неожиданной горестно-недоуменной нотой. Затем он связался с Хэндсом: – Израэль, причаливать будем через два часа. – Он выслушал ответ и усмехнулся: – Для диспетчера найдите особые слова.

Беззаботно тряхнув седой головой, капитан Смоллет зашагал по коридору – легко и стремительно, как будто освободился от какого-то тайного груза.

– Колдовство, – убежденно проговорил доктор Ливси.

Спустя два часа начался дурдом. По крайней мере, так сказал лисовин, заглянувший в мою каюту. Он предусмотрительно остался снаружи, с трудом удерживая отогнутую непокорную шторку.

– Опять черт-те что, – докладывал Том. – Капитан сам не свой, глаза пылают; мистер Эрроу пытается привести его в чувство, да без толку. Хэндс злой, как грызла-шатун, диспетчеров Станции кроет так…

– Юнга! – окрикнул из коридора второй помощник Крис Делл. – Через порог не разговаривают.

Том отскочил, и мне пришлось выйти в коридор.

– Почему через порог нельзя? – подозрительно спросил лисовин.

Глаза Делла холодно блеснули сквозь темно-рыжую челку.

– Плохая примета.

– А можно нам получить весь список плохих примет? – ядовито осведомился Том.

– Получите, – заверил второй помощник, – после Станции. Для каждого режима – отдельный список. – И с этими словами он двинулся дальше.

– Дурдом! – с чувством повторил лисовин свой диагноз.