Книга Потерянная рукопись Глинки, страница 34 – Людмила Горелик

Делать вид, что в семье все нормально, было уже никак нельзя. Взбешенный Глинка отправился в путь – в Петербург, где он решит проблему. В течение нескольких суток, покачиваясь в карете на смоленских, а потом других, ничуть не лучших колдобинах, наблюдая в окно уныло-прекрасный октябрьский пейзаж, Глинка думал о мести. Теперь он, конечно, разъедется с ней – будут жить порознь, так многие супруги живут всю жизнь, порознь, ненавидя друг друга.

Позволим себе лирическое отступление. В этом месте истории Глинки нам всегда вспоминается несчастный Лаврецкий, герой «Дворянского гнезда» великого Тургенева. Откровенно отвратительная баба, верткая светская львица, обманула этого дворянина очень похожим способом и не менее жестоко. У него имелось в руках доказательство ее неверности – в виде любовной записки. Он мог бы скрутить предприимчивую даму в бараний рог. И что же? Он брезгливо выбрасывает записку и отдает жене лучшее свое родовое имение – только чтобы не видеть ее никогда. Дальше совсем печально. Чудесная Лиза Калитина, в ужасе от свершенного ею страшного греха – первого и последнего в жизни поцелуя (как на другой день выясняется, с женатым мужчиной) – уходит в монастырь. Лаврецкий, осуждаемый светом, на оставшиеся деньги ведет жизнь одинокого странника.

Глинка, по его словам, собирался идти тем же путем благородного героя. Он решил уйти от жены, жить врозь, предварительно обеспечив ее. Это было не такой уж редкостью в дворянской среде.

Вместе с тем душа его требовала мщения. Будем надеяться, что думал он и о Екатерине: просто разъехавшись с женой, не осудив ее, он не имел права на другой официально признанный брак. Во всяком случае, всю дорогу от Новоспасского до Петербурга он лелеял мысль поймать жену при свидании с любовником и тем самым обеспечить не просто разъезд, но официальный развод, при котором основная тяжесть последующих неприятностей ляжет на изменщицу.

План не удался – его уже ждали дома: как позже выяснится, слуги доносили. Застав дома тишь да гладь, Глинка решил проявить хитрость и не подал вида, что ему все известно. Под предлогом болезни он перешел ночевать в свой кабинет. Чтобы пережить раздирающие его гнев и боль, оставаясь внешне спокойным, он повесил у изголовья постели подаренный матушкой образок. «Я молюсь ему усердно утром и вечером», – писал он матери.

Мари не приходилось стараться быть хитрой, она просто оставалась самой собой. Притворство было для нее естественно, ведь постоянная игра и составляет основу женского кокетства, а Мари оно было свойственно от природы, она была настоящей женщиной. Почувствовав перемену в отношениях, заметив необычную для мужа попытку хитрить, она испугалась. На коленях, со слезами на глазах она умоляла защитить ее от клеветы. Выглядело это очень трогательно. Глинка успокаивал ее:

– Все в порядке, дорогая! Я верю только вам.

Но он не верил ей ни одного мгновения. Композитор тоже повел себя хитро, и поначалу это ему удавалось. Кротко утешая плачущую женщину и (с тайной брезгливостью) поглаживая ее по склоненной голове, он лелеял месть.