Книга Потерянная рукопись Глинки, страница 66 – Людмила Горелик

Так уж построен Смоленск, что центральные улицы устремляются к собору, открывают в конце перспективы Соборный холм. Собор, как мощная пятиглавая свеча, возвышался на холме, и не верилось, что он так далеко. Зато на повороте композитору открылся Вознесенский женский монастырь с небольшим кладбищем. Высокая белая стена окружала монастырь. По периметру вокруг нее были высажены липы – их запах Михаил Иванович услышал еще в начале Почтамтской.

Глубокое чувство светлой печали отразилось на лице композитора, когда он подошел ближе и увидел за стеной белое церковное здание с увенчанными крестами куполами. Он подошел к воротам, они были закрыты, но за ними виднелась кипарисовая аллея, ведущая к месту упокоения наиболее заслуженных горожан.

Как быстро проходит жизнь! Мало кому удается сохранить ее красоту, соответствовать устремлениям молодости… Вот и ему не удалось! Из глаз его полились слезы. Он плакал о своей и Лизиной молодости, о той далекой зиме, когда они верили, что жизнь будет прекрасна.

Он не мог знать, что пройдет еще несколько десятилетий, и именно на этом маленьком кладбище найдет упокоение Елизавета Алексеевна Мицкая, его двоюродная племянница. А потом прошумят войны и революции, пройдут катком индустриализация и перестройка, и от кладбища не останется следа, и только, может, высаженный возле входа в церковь кем-то понимающим ряд невысоких туй напомнит о его давнишнем существовании, о бедной Лизе, чьи косточки покоятся под стриженой травой или под клумбой с цветами, а может, и под утоптанной дорожкой к храму.

Ничего этого Глинка не знал, но монастырь с маленьким кладбищем соответствовал его нынешнему настроению.

Всю обратную дорогу он плакал. Он шел совершенно один по безлюдному темному городу, поэтому не стеснялся своих слез. Он промокал глаза белоснежным шелковым платком, тяжело вздыхал и опять плакал – прощая себя, свою бестолковую жизнь, прощая всех.

Когда вернулся, начинало светать. Тонкий млечный свет просачивался сквозь занавеси на окнах. Глинка вынул из ящика нотную бумагу и, присев к столику, стал быстро записывать ноты. Впоследствии на эту музыку легли слова стихотворения Лермонтова «Молитва».

Дома Елена Семеновна сразу пошла в кухню. Надо чайник поставить: чаепитие успокаивает. Юля в кафе почти ничего не ела; может, хоть чаю попьет. Вышла посмотреть, что она делает – сидит в кресле, Сэнсэя гладит, а сама в одну точку уставилась. Как бы ее сейчас не накрыло. Так ведь бывает: держится человек, а потом как прорвет…

Зазвонил телефон в сумочке, Шварц метнулась в прихожую. Это был Потапов.

– Елена Семеновна, поговорить бы надо, обсудить впечатления дня. Вдвоем лучше думается, – сказал он. – Посоветоваться хочу.

Шварц зашла в другую комнату – оттуда Юле не слышен разговор. И сказала:

– Знаете, Порфирий Петрович… приходите сюда! Я Юлю оставить не могу. А если вы придете к нам, может, для нее и лучше – отвлечется. Пусть лучше рассуждает с нами, ищет убийцу, чем Дашу вспоминает да винит себя.

Потапов обрадовался:

– Вот-вот. Очень хотелось бы с ней поговорить, а я не знал, удобно ли. Я минут через двадцать подойду.

Елена Семеновна вернулась к Юле: