Книга Нефритовая лошадь Пржевальского, страница 39 – Людмила Горелик

Когда возвращались с Лоб-нора, он серьезно заболел: неизвестная сыпь на все тело напала, как коростой покрылся, чесался весь – так мучительно… И не помогали травы, что делать? А тут о смерти матушки как раз сообщили… Похоронили без него, так хоть на могилку посмотреть заспешил, в чесотке своей… Дома-то вылечили. Далеко не все, что задумывал, в том путешествии сделал. Однако и сделанного хватило с лихвой – поздравления со всех концов света сыпались, как всегда… Хватало и наград – впрочем, они были ему не особенно нужны.

Нынешнее же путешествие (Тибетское, к Желтой реке) закончилось каким-то уж совсем ни с чем не сравнимым триумфом.

Пржевальский опять прислушался.

«…Родимому гнедышку, милому его сердцу, укромному уголку его родины обязан Николай Михайлович возбуждению в нем той пламенной любви и преданности к науке, которые сподвигли его, презирая всякие опасности, нужды и лишения, к исследованию не изученных до того времени пустынь и гор Средней Азии и к обогащению естествоведения путем многолетних трудов и лишений…»

В этот раз его считали уж точно погибшим! Надо сказать, такие слухи разносились во время каждого его путешествия. Но теперь к тому были серьезные основания. Отряд шел через неисследованные пустыни без проводника (проводника он прогнал как плохо выполняющего свои обязанности – пусть спасибо скажет, что не пристрелил!), пришлось вступать в сражения (он приказал ответить на огонь огнем – и вышли победителями)… Потом местные пустили слух, что его отряд послан русскими, чтобы убить далай-ламу. Пришлось доказывать, объяснять… На родине, куда кое-что доходило, распространились слухи, что он попал в плен, ограблен, убит… Все это и впрямь вполне могло произойти, однако бог миловал.

Возвращение было поистине триумфальным. Петербургская дума избрала его почетным гражданином, в думском зале хотели установить огромный его портрет, но он попросил употребить собранные деньги на благотворительность. Московский университет избрал его почетным доктором, множество иностранных ученых обществ – почетным членом.

Визиты, приглашения, обеды… Жить стало невозможно. Вот и сейчас: поесть бы! Он прислушался – и вовремя: Бартоломей заканчивал речь предложением тоста «за здоровье ученого и гостя нашего Николая Михайловича Пржевальского!».

Облегченно вздохнув, Николай Михайлович произнес короткую ответную речь – сказал, что здесь, на родине, зародилась в нем любовь к природе, которая влекла его к исследованию пустыни Средней Азии, и предложил тост за процветание Смоленской губернии.

После его выступления обед продолжался менее официально. Были еще тосты. К нему обращались с просьбами, с напутствиями, предложениями. Уже и вечерние сумерки окутали красивый дом на Большой Дворянской – зимой рано темнеет. Опушенные инеем деревья заглядывали в темнеющие окна, напоминая Пржевальскому о милой его сердцу Слободе. Это было его недавнее приобретение – имение в Слободе. Он кивал, соглашался, записывал, в чем нужно помочь, а сам думал о своем новом имении, купленном этим летом. Правильно, что он выбрал эти места!