Книга Нефритовая лошадь Пржевальского, страница 42 – Людмила Горелик

Через неделю, под воскресенье, Кирилл привел с собой двоих мужчин. Это были Пржевальский и Пыльцов. Он их встретил недалеко от Боровиков, когда они возвращались с охоты к себе в Отрадное, и предложил у него переночевать с тем, чтобы на рассвете опять на охоту выйти. Прослышав, что у Кирюшки Пржевальский ночует, другие мужики к нему в избу подошли – интересно же поговорить. Они в нем барина не чувствовали, разговаривали с ним свободно, с открытой душой. В военной форме они его не видели. Ходил обычно в простой рубашке или в куртке, никогда не позволял себе задеть самолюбие крестьянина, даже если глупые вопросы задавали.

В тот раз спросили, где путешествовал, и Пржевальский рассказал про пыльные бури в пустынях, про высокие-высокие горы.

– Николай Михайлович, ти будуть эти горы высотой с Луческую церковь?

– Выше!

– А если одну на одну поставить?

– Хоть и три – все равно горы выше.

Мужики замолчали, пытаясь представить такие горы. Не поверили.

– Горы церквами нельзя мерить, – стал объяснять Пржевальский. – Горы надо мерить верстами. Облака были ниже нас, мы смотрели на них сверху.

Дед Савелий головой затряс:

– Ну уж, за облака Господь не допустит!

– И грешные люди могут всходить на высокие горы, – терпеливо пояснил Пржевальский. – Только надо иметь здоровое сердце. Облака – это тот же туман, что мы видим иногда над болотами.

Дед Савелий ужасался и не верил, руками замахал даже.

Пыльцов, слушая, помирал со смеху, а Пржевальский серьезен был. Он любил мужиков с их наивностью, ему нравились их шутки, остроты. Не насмехался над ними никогда.

В тот вечер мужики засиделись до одиннадцати. Через много лет, рассказывая об этой вечерней беседе дочери, Ксения мечтательно улыбалась.

– Понимаешь, – рассказывала она, – помню этот вечер, как сейчас. Николай Михайлович сидит на лавке около окна… В рубашке такой светлой. Одна рука локтем на подоконник опирается, а другую он на колени положил. И ноги так, знаешь, скрестил, положил одну на другую. Скажет – и в окно посмотрит. А за окном темень уже непроглядная. Только цветок – желтый такой у нас рос в палисаднике – в окне виднеется. Он прямо в раму упирался, этот цветок… А Николай Михайлович говорит, объяснить старается мужикам. Те и рады. И мне так хорошо на него смотреть, слушать… Я не с ними, конечно, сидела – возле печки возилась, на утро варила поросятам да курям. И так мне хорошо было, что он сидит…

Когда мужики ушли, часов в одиннадцать уж, попили еще чаю вчетвером: Пржевальский, Пыльцов и хозяин с хозяйкой. Потом она стала стелить гостям – Пыльцову на диване, а Пржевальскому на широкой лавке. Николай Михайлович от матраца и подушки отказался.

– У меня свое есть, – сказал. И постелил под себя охотничью куртку, а под голову – патронташ.

Ночью она долго не могла заснуть. Все думала, почему Николай Михайлович не женат? С лица недурен, хотя нос длинноват, но это его не портит. Глаза добрые. И внимательный: увидел, что она стоит, – пододвинул табуретку. Почему же он не женат? Наверно, все девчат перебирает. Ну, перебирай, перебирай, так и останешься бобылем… Старым станешь – спохватишься, а поздно будет. Так Ксения размышляла, пока не заснула.