Книга Золотой камертон Чайковского, страница 104 – Юлия Алейникова

Так что же, неужели это правда? Камертон имеет… Максим никак не мог сформулировать свою мысль, облечь ее в слова. Он рос в социалистической стране, где господствовал атеизм, где вера в чудеса давно превратилась в веру в человека, в науку, в коммунистическую партию, в конце концов. И признать правдой дикое предположение о волшебных свойствах камертона означало полный переворот мировоззрения. Да нет, дело не в атеизме, и не в комсомольском билете, и не в воспитании. Просто он взрослый мужик, физик, твердо и бесповоротно уверен в том, что сказки – это для детей. Всякие там колобки, Василисы и прочая чушь. В мире нет сапог-скороходов, волшебных палочек, молодильных яблок, живой воды и прочей столь привлекательной волшебной дребедени. Есть наука, есть техника. Есть гипноз, в конце концов. Может, его внезапно проснувшийся талант следствие гипноза?

Бред. Куда его занесло? При чем здесь гипноз? Максим тряхнул головой и взглянул на часы. Четвертый час ночи! Вот откуда в его голову лезут эти глупые идеи, он просто спит на ходу! Максим с облегчением засунул камертон под подушку, так ему слаще спалось, аккуратно сложил в ящик стола письма Ларисы Щеголевой и, скинув валенки, не раздеваясь, завалился в кровать. К утру дом так остынет, что в свитере ему будет в самый раз.

– Максим! Максим! Вы живы там? Максим!

Этот тревожный оклик заставил Максима заворочаться в кровати, пытаясь удержать ускользающий сон. Но голос звучал настойчиво, требовательно, почти над самым ухом. Максим поморщился и проснулся.

– Максим!

Максим сел на кровати, огляделся по сторонам, а потом сообразил отдернуть занавеску и выглянуть в окно. За морозными узорами он увидел прижатое к самому стеклу встревоженное лицо Павла Ивановича.

– Слава богу! Максим Николаевич, я уже изволновался весь! Час дня, у вас заперто, окна все зашторены, дым из трубы не идет, тропинку замело, я уж испугался, не случилось ли чего? А ведь нам с вами в город ехать, не забыли?

– Ой, и точно! – спохватился Максим. – Из головы вылетело! Я вчера засиделся допоздна. Работал, – поспешил оправдаться Максим, вскакивая с кровати. – Я сейчас, я быстренько.

– Максим, вы непозволительно беспечны, – сидя в электричке, выговаривал ему похожий на нахохлившегося воробья Павел Иванович. В вагоне действительно было холодно, а потому старый композитор сидел, подняв воротник дубленки, засунув нос с толстый мохеровый шарф, а одетые в перчатки руки в рукава, как в муфту.

– У вас такое яркое, самобытное дарование, а вы так безответственно им разбрасываетесь. Стыдно, молодой человек.

– Павел Иванович, я сам все понимаю и стараюсь, как могу, – проникновенным голосом проговорил Максим. – Но вчера просто накрыло волной, как сел к роялю, так обо всем и забыл. – Приврать иногда во спасение не грех.

– Гм. Ну, если так, то конечно. Но все же режим даже гениям не помеха. Отдохнувший организм, ясность мысли и здоровье, опять же, беречь надо… А что вчера на ум пришло? Песня или, может, пьеса, а может, на что-то масштабное замахнулись? – поддавшись любопытству, спросил Павел Иванович, выныривая из воротника.

– Пока и сам не знаю. Какие-то куски, фрагменты… Можно я вам денька через два покажу?

Павел Иванович огорчился, но согласно кивнул.